Татьяна Устинова - Девчонки, я приехал!

– Восемьдесят, – подсказали с другого конца стола.

– Вот-вот. Ни одна железнодорожная платформа такой груз не возьмёт. Да и полотно вряд ли выдержит.

– Так ведь строительство нового ледокола требует нового отношения к делу, – продолжал Гицко. – Нужно навалиться на трудности и устранить их начисто! Каждый коммунист должен понимать, на каком объекте он трудится!.. А всякие отказы есть саботаж.

Повисла пауза.

Главный инженер встал, протиснулся к окну и распахнул форточку. В жаркую комнату сразу повалил морозный пар.

– А ты что молчишь, Сергей Ильич?

– Я считаю, штевни нужно самим варить. Собирать по частям прямо здесь, у нас.

– Да там сталь по сто пятьдесят миллиметров! – неуверенно возразил кто-то из инженеров. – Как её варить, такую?

– Прожектёрство, – оценил генерал Гицко.

Сергей Ильич потёр глаза, высоко на лоб сдвинув очки.

…Лихорадка, лихорадка.

Прилечь бы вот прямо здесь, на стульях, и чтоб сверху навалили все тулупы и шубы, может, станет чуточку теплее, перестанет колоть в глазах, остановится кузнечный молот в голове!..

– Я начал расчёты режимов, при которых наши сварочные аппараты смогут варить такие толщины. Ещё на минувшей неделе начал, – проговорил Сергей Ильич и открыл папку с тесёмками. – Вот здесь начальные прикидки.

– Выходит, вы предполагали, что завод столкнётся именно с такими трудностями, товарищ инженер? – поинтересовался генерал Гицко. – Заранее предполагали? И не поставили в известность «тройку»?..

«Тройка» – это директор, парторг завода и парторг ЦК», – подумал Сергей Ильич медленно. – Два парторга и один директор. Тройка по теории прочности. Тройка по математике. Негусто».

– Я поручил инженеру Смирнову продолжить расчеты, – выговорил начальник КБ, изо всех сил стараясь выгнать из головы все эти грозные «тройки». – Мне кажется, работы такого рода провести можно.

– Когда кажется, сам знаешь, что нужно делать, – проговорил главный инженер задумчиво.

– Да он дело говорит, – вдруг вступил старший мастер дядя Коля Логунов. – Помараковать треба спервоначалу, а так – сварим, чего ж не сварить!..

– А если запорем штевни? Кто отвечать будет?

– Я, – сказал Сергей Ильич, и все посмотрели на него.

– Ну, не ты один ледокол строишь, знаешь ли, – перебил главный инженер. – Давай к доске, новатор. Показывай свои расчёты!

Сергей Ильич поднялся было, но тут навалилась такая слабость, что он плюхнулся обратно и прикрыл глаза.

– Ты чего это, Сергей Ильич? Не спал, что ли?

– Э, да у него лихорадка! Горит весь!

– Давай звони в медпункт, ребята, пускай врачиха подбежит!

Сергей Ильич сквозь пелену в голове думал только о том, что ведёт себя не слишком прилично – ещё дамских обмороков в кабинете главного инженера не хватает!

Тройка по поведению!..

– Не нужно врача, – сказал он, стараясь, чтоб прозвучало твёрдо и решительно. – Я сейчас пойду к доске и всё покажу.

Последнее, что он помнил, это как дядя Коля сказал, качая головой:

– Вот ведь жалость какая, ежели помрёт. Толковый инженер, хоть и молодой.

Надинька проснулась, сразу вскочила, побежала и спряталась за портьеру. Кто-то изо всех сил колотил в дверь комнаты. Стены содрогались, и внутри рояля, который занимал почти всё помещение, тревожно гудела струна.

– Открывай, кому говорят! Слышь, интелихенция! Давай четвертную рабочему классу!

Надинька всё никак не могла привыкнуть, что «рабочий класс» имеет право ломиться к ней в любое время дня и ночи, и сильно пугалась.

– Вот что ты за человек, – заговорили из коридора, и Надинька узнала голос Агаши. – Чего бузишь? Нету у нас для тебя денег, нету!

– Как так нету, ежели она директорская дочь! Надька! Гони деньгу!

Надинька схватила халат, кое-как надела и туго-туго затянула пояс.

– Сейчас жена со смены придёт, надерёт тебе уши!

– Да я сам кому хочешь надеру! Ты чё, думаешь, я Дуську боюсь? Вот она у меня где, во-от где, зараза! А ежели у меня душа горит! А ежели я воевал! Инвалидом через это стал! Мне и выпить воспрещается?!

– По утрам воспрещается, – строго сказала Агаша. – Пойди и спи! А то участкового позову.

– Да ты не больно-то размахивайся, мымра!.. Я сам себе участковый, сам себе постовой!

– Вот что, постовой, – послышался другой голос, очень строгий. Сосед Колпаков вступил в перепалку. – Или ступай в свою комнату, или я коллективную жалобу на тебя напишу. Что хулиганишь и безобразничаешь! Живо за сто первый километр из столицы полетишь!

– И правильно, – поддержала Агаша, локтем открывая дверь в комнату, руки у неё были заняты кастрюлькой. – А мы подпишем.

Она зашла, поставила кастрюльку на стол и повернула выключатель.

– Разбудил он тебя, бузотёр этот? Ну, ничего, ничего, девочка. Всё равно вставать тебе пора, как бы не опоздать на экзамен-то.

– Экзамен в девять, не опоздаю.

– Ступай в ванную-то, пока свободно. А то сейчас колпаковские набегут.

Когда трое мальчишек Колпаковых собирались в школу, в ванную было не прорваться, и за собой они всегда оставляли лужи на полу и разводы зубного порошка на раковине.

В некогда просторном коридоре адвокатской квартиры, давно превращённой в коммунальную, было холодно и темно. Свет единственной лампочки на длинном шнуре не добивал до стен, вдоль которых были наставлены шкафы, замкнутые на висячие замки, сундуки и короба, рамы, лыжи и чья-то бесхозная бочка.

В комнате хулигана Федота громко говорило радио, на кухне шипели примусы.

– Здрасти, Надинька, – поздоровалась вредная бабуся Колпакова, мамаша того самого, что приструнил Федота. – Что это в такую рань поднялась? Никак дела у тебя появились?..

– Сегодня экзамен, – прошелестела Надинька. Она боялась и старуху, отчего-то сразу невзлюбившую её.

– Вона как, – протянула бабуся Колпакова, на сковороде у неё что-то стреляло, как пистоны взрывались, – экза-амен! За собой ни убрать, ни постирать, ни приготовить, а туда же! Вот я в твою комсомольскую ячейку напишу, как ты барыней живешь, прислуга за тобой ходит, будет тебе экзамен!..

Надинька шмыгнула в ванную и торопливо задвинула за собой щеколду. И перевела дыхание.

…Вот что им всем от меня надо, а?.. Словно я виновата в том, что папа умер, и мама умерла, и нам приходится жить в городе, в этой самой квартире, где и без нас народу полно!

Надинька чистила зубы и всхлипывала – так жалко стало себя и Агашу. Та всё-таки победила, Надинька осталась на дневном отделении, училась, а работала на них обеих Агаша. Хотя заработка всё равно не хватало, потихоньку распродавали папины вещи. Совсем новый костюм Агаша ещё осенью продала, на те деньги купили Надиньке башмаки, боты и ещё что-то. Трудно было привыкнуть к постоянному безденежью, к тому, что в кондитерской в Столешниковом нельзя купить пирожное, даже в стипендию нельзя, а нужно всё до копеечки принести домой и отдать Агаше «на хозяйство». Серёжа присылал переводы, но гордая Надинька отказывалась наотрез – он ей никто, просто добрый товарищ, а она взрослый человек, на будущий год на службу поступит, чего бы там Агаша ни говорила.