Татьяна Устинова - Девчонки, я приехал!

– Что сказать? – тут же спросила Надинька.

– Не по телефону! По телефону о таком нельзя говорить!

– О каком?..

– Заканчивайте разговор, – приказала невидимая телефонистка механическим голосом. – Время!

– Удачи тебе! – закричал Серёжа изо всех сил. – Я позвоню!

Надинька ещё подержала трубку, а потом осторожно опустила на рычаги. Междугородняя прозвонила «отбой».

– Вот так звонют, звонют, – проговорила бабуся Колпакова, – а потом безотцовщина нарождается.

Надинька посмотрела на неё, словно впервые видела.

– Чего зенки вылупила? Кавалерт в телефон звонит, недалеко до греха!

– Будет болтать-то, – сердито сказала подошедшая Агаша и потянула воспитанницу за собой. – Надинька, тебе пора. Не ровён час, опоздаешь!..

Она подала воспитаннице пальто, проверила шарф, варежки в карманах, поправила беличью шапочку – ещё Любочкину, Любовь Петровны! – и сунула в руки портфельчик.

Когда в дверях квартиры Надинька повернулась спиной, Агаша три раза мелко и незаметно перекрестила её.

– Уж так расстилается, так расстилается, – прокомментировала неугомонная бабуся Колпакова, она так и маячила в коридоре, – как в царские времена крепостная перед барыней.

– А вы не в свои дела не встревайте, – посоветовала Агаша. – Своими занимайтесь. Вон за внучатами смотрите, а за нами не надо, мы сами за собой досмотрим.

– А вот увидишь! – пообещала бабуся. – Принесёт она тебе в подоле! Нам ещё только младенца здесь не хватает! И так всю квартиру барахлом своим захламили, ни пройти ни проехать! И на музыке играют, трудящим людям отдохнуть не дают! Кавалерты в телефон названивают с утра пораньше! А коли у нас спит кто?!

– Никто у нас не спит. – И Агаша под носом у бабуси закрыла свою дверь.

Они с Надинькой занимали две смежные комнаты, самые большие в квартире, и это не давало жильцам покоя, да их и понять можно!.. Одну комнату почти целиком занимал рояль, ещё вместились только Надинькина кушетка и секретер с откидной крышкой, девочка за ним занималась. Во второй комнате мебель из кабинета Павла Егоровича, старинный буфет, книги, книги, даже под Агашиным диваном книги!

Агаша прибрала со стола, поправила скатерть, присела боком и посмотрела на портрет Любочки, висевший прямо против двери.

…Бабуся Колпакова злобствует, конечно, от вздорности характера, а ведь с кавалером-то и впрямь… неладно. Кто такой? Где пропадает? Почему на глаза не показывается? Надинька говорит – инженер, учёный и вроде надежды подаёт, диссертацию защитил! А на что она нужна, диссертация эта, ежели он только в телефон звонит да письма пишет! Перед Новым годом телеграмму дал, «молнию»! А сам так и не явился, вдвоём праздник встретили. Чего прячется? От кого? Может, из… сидевших, отведи господь от такого горя! Надинька-то совсем дитя, что она в людях разбирает? Всего двадцать лет на свете живёт, и всё при родителях и при ней, Агаше!.. Был бы жив Павел Егорович, разобрался бы как следует, основательный он был человек, правильный, порядочный! Как без него разобраться, и без Любочки?..

Впрочем, рассиживаться некогда.

Агаша поднялась и стала собирать со стола скатерть.

Первым делом в очереди. Какие нынче очереди стали, никакого спасу нету! И морозы крещенские, на улице не больно постоишь. А деваться некуда, приходится стоять. Булочная на углу уже открылась, скоро хлеб привезут, как бы не упустить. Хорошо бы мыла купить, но это уж если повезёт!.. На рынок сходить, прицениться к сахару и лимонам, уж больно Надинька любит чай с лимоном и с сахаром. И вообще её подкормить бы, она насквозь светится, щёки ввалились совсем, и ножки стали тоненькие-тоненькие. Только чем подкормишь, ничего же нету!..

Вот бы деньги пригодились, которые кавалер-то посылает! Только Агаша не слишком и верила в эти самые деньги. Небось выдумывает девочка, хочет в лучшем виде его изобразить.

Ох, грехи наши тяжкие…

Пока Агаша таким образом раздумывала, Надинька ехала в трамвае. Окна были разукрашены морозом так, что ничего не было видно, только плыли мимо жёлтые огни автомобилей и фонарей. Надиньку покачивало из стороны в сторону, и она напевала себе под нос в такт покачиваниям: «Серёжка, Серёжка, побудь со мной немножко, пойдём мы по тропинке, растают в сердце льдинки».

Как хорошо, что он позвонил! Надо же, помнит, что у неё сегодня последний экзамен! О чём он собирается с ней говорить, вот интересно? Должно быть, о чертежах! Они так познакомились: она принесла на кафедру работу, а он там был, и они вместе с профессором стали смотреть, и Серёжа сказал, что чертёж выполнен блестяще, а профессор его представил: наш выпускник, молодой конструктор, кандидат наук.

И молодой конструктор, кандидат наук пошёл её провожать.

Надинька улыбнулась воспоминанию, но спохватилась и нахмурилась – плохая примета, нельзя улыбаться перед экзаменом!

Несмотря на ранний час, народу в трамвае было не слишком много, и Надинька пристроилась удобно – она держалась за кожаную петлю и смотрела в морозное окно, а не в спины граждан.

Трамвай повернул на Садовую, зазвенел на повороте и наддал.

…Придумала Надинька вот что: после экзамена поехать на электричке на дачу. Она так соскучилась по своему дому! Почти так же, как по отцу. И чем дальше шло время, тем больше Надинька тосковала.

Поначалу ещё ничего было, можно как-то уговорить себя, да и жизнь очень изменилась, нужно было переезжать, перевозить мебель, звать ребят-комсомольцев, чтоб втащили рояль! А потом с каждым днём тоска всё густела и тяжелела – вот два месяца не видались, вот три, а вот и полгода.

По ночам Надинька длинно и обстоятельно беседовала с отцом. Забиралась под одеяло, подкладывала ладонь под щёку, закрывала глаза и воображала всегда одно и то же: просторный и тёплый летний день, непременно выходной, только отец на работе, и его ждут к обеду. Надинька читает в гамаке, но то и дело отвлекается, прислушивается, посматривает за штакетник, не покажется ли «Победа». Вот наконец и машина, Надинька бежит встречать. «Девчонки, – доносится от калитки знакомый голос, – я приехал!» Надинька обнимает отца – он так хорошо пахнет, автомобилем, чистой рубашкой, трубочным табаком! – принимает у него шляпу и пиджак, относит в дом, и они вдвоём, обнявшись, несколько раз неспешно обходят участок, разговаривают обо всём на свете.

Потом – купание! Отец переодевается в холщовую просторную пару, в вышитую русскую рубаху и сандалии, перекидывает через плечо полотенца. Вдвоём они идут на речку, спускаются по косогору на чистый, весёлый жёлтый песок, и оба одновременно кидаются в воду! Отец саженками доплывал до середины широкой в этом месте Москвы-реки, фыркал, шумно дышал, как медведь. Надинька за ним не поспевала, возвращалась раньше.