Николай Усков - Зимняя коллекция смерти

В центре сада еще аббат Аннон распорядился посадить древо жизни — святой крест Господа нашего, чьи драгоценные плоды в молитвах и бдениях алкают братья денно и нощно. Но, насыщая внутреннего человека, нельзя забывать и о пропитании внешнего. Для того в саду были посажены плодоносящие деревья, меж которых иноки по заведенному порядку хоронят усопших слуг Божьих. Тела их прорастают яблонями и грушами, сливой и черешней, мушмулой и лавром, каштаном и инжиром, айвой и персиком, лесным орехом и миндалем, шелковицей и грецким орехом. В своем тлении останки бренные дают жизнь плодам, которые принимают в пищу братья, до срока в этом мире подвизавшиеся. Подкрепив тело, плоды возвращаются из латрин обратно в землю, покуда и само тело не упокоится там же, ибо сказано: из праха вышли, в прах обратимся. Но также сказано: воскреснут праведные и возликуют они у престола Господа Бога нашего, зароком чему служит древо вечной жизни — святой крест.

Аббат, наконец, достиг своей опочивальни. Каменные стены, очаг, распятие, да один тюк соломы, обтянутый мешковиной. Хотя настоятель и является князем империи, негоже ему спать по мирскому обычаю со слугами и воинами. Крепость веры — достаточная защита от холода и врагов. Братьям же, напротив, для воспитания твердости следует спать в одном дормитории, причем молодым подле старших, дабы немощь старости сдерживала потенции юности.

Отец Николай стянул кожаные сапоги — босым его никто не услышит, — отодвинул свою постель. Под ней находился люк и деревянная лестница, ведущая в погреб, будто бы для хранения припасов. Внутри стояла кромешная тьма, но Николай знал устройство подземелья святого Галла на ощупь, а огнем опасался привлечь к себе внимание. В камере находилась потайная дверь. Небольшая чугунная скоба в стене, словно предназначенная для факела, на самом деле была ключом, отпиравшим подземелье. Повернуть три раза против хода солнца над кругом земным, и тайное станет явным. Механизм, скрытый в каменной кладке, щелкнул, кусок стены поддался, и Николай очутился в узком темном коридоре.

Подземелье было полно шорохов, бормотания и гогота, словно преддверие ада. Латрины, дормиторий, рефекторий, зал капитула — отсчитывал Николай ниши, располагавшиеся под внешним монастырем. Вдруг он споткнулся. Присел на мгновение, пошарил рукой и нащупал окоченевшие голые ноги, покрытые волосами. «Первый» — печально прошептал аббат и прочел «Miserere». Времени на большее у него не было. Николай быстро сообразил, что злоумышленник позаимствовал монашеское одеяние у одного из убитых братьев, ибо мирянин старается выделиться — а потому рядится в меха и золото, монах же, принимая одежды свои, надеется слиться цветом с землей. «Умно придумано, — заключил Николай — кто отличит монаха от монаха, волка от овцы, коли волк облачится в овечью шкуру?»

Скрипторий, ризница — продолжал свой путь аббат, стараясь ступать тихо, но быстро. Холодные влажные плиты забирали последнее тепло из тела. «Только бы не чихнуть», — молил своего внешнего человека Николай. Он вновь споткнулся, но на этот раз труп был облачен в тунику. До входа в крипту святого Галла оставалось несколько шагов. Аббат уже различал впереди слабое мерцание света. И тут ужас сковал его члены. Прямо у приоткрытой двери к гробнице Галла Исповедника темнела фигура в просторной тунике, словно дракон, раскинувший крылья и готовый к броску на агнца из засады своей.

Алехин натянул на себя невероятное тряпье из скудных подношений в пользу нищих от таких же нищих прихожан отца Николая. Серые штаны на три размера больше, которые пришлось подвязывать веревкой — лишнего ремня у батюшки не нашлось. Ботинки с начесом и молнией посередине, растянутый прокуренный свитер в катышках, бесформенная черная куртка с надписью крупными буквами Boss. Ему даже пришлось напялить выцветшую полосатую шапку-петушок, чтобы скрыть ранение.

— Отче, пожалуй, в таком виде меня в метро остановят. Я выгляжу как типичный нелегал.

— А ты неси молитву в сердце своем, Иннокентий, и Господь не попустит, — цинично заявил батюшка.

— Как же не попустит!? Мне сейчас до полного счастья не хватает только в обезьянник загреметь, — возмутился Алехин.

— На вот, маловер, надень это на шею, — священик протянул медную банку для пожертвований, к которой была привязана веревочка, а к веревочке скотчем прикреплены фотография храма святителя Николая и пространный текст мелким шрифтом, распечатанный на дешевом принтере, — потом вернешь, сыне, — проворковал батюшка.

«Скупердяй, лучше бы тысячу одолжил на такси», — подумал Алехин, а вслух сообщил:

— Это уже кое-что. Спаси Боже, батюшка, — осваивал он духовную лексику, а вместе с ней и философию смирения.

Дело в том, что опричник, владеющий смыслами, передал Алехину через отца Николая и телефон, и адрес Кристины. Но телефон то был недоступен, то не отвечал. Кен находился на взводе и решил, что лучше поехать по указанному адресу и ждать там. Как знать, прояви Алехин в тот момент выдержку, история могла иметь совершенно иной финал.

В весьма причудливом виде главный редактор журнала «Джентльмен», апостол гламура и постоянный участник рейтинга «ста самых красивых людей Москвы», спустился в метро «Смоленская кольцевая». Отец Николай проинструктировал раненого, что нужно делать, ведь последний раз Алехин был в метро еще при Ельцине. Сначала купить в кассе карточку на одну поездку. «Двадцати рублей будет довольно», — священник отслюнявил грязненькие десятки. Потом приложиться карточкой к турникету и спуститься по эскалатору вниз, найти указатель до Новослободской. Там пересесть на серую линию. Алехин спросил: «А почему она серая?» «Цветом обозначена серым, а так линия как линия, сыне, — спокойно отозвался батюшка. — Как доедешь до станции «Дмитровская», поищи выход к улице Руставели, ну или спросишь кого».

Подземелье было полно лязга, свистов и топота, словно преддверие ада. «Нет, это сущий ад», — поправил себя Алехин, в момент став угрюмым и раздражительным, как и миллионы людей, населявших внутреннюю Москву. Для Кена здесь все было странно. И что люди сначала тебя не видят и идут насквозь, словно ты призрак, а потом, в вагоне, пялятся в упор и отводят глаза, только если ты сам на них посмотришь. И что, когда ты идешь по платформе, могут пихнуть кулаком в бок и оттолкнуть. И что пожилые стоят, а молодые сидят, уткнувшись в жуткие журнальчики вроде «Отдохни!». И что на грязных полусодранных листках в вагоне начертано «Прощай, молочница!». Креативщик изобразил болезнь в виде колченогой бабки с двумя бидонами молока. Не удивительно, что в этом обществе старших не уважают: они символ жизненного поражения, израсходованный материал без будущего, болезнь и немощь. Пусть постоят — быстрей подохнут. Tomorrow belongs to you.