Ирина Лобусова - Гранатовый дом

Эта — по сути — бесконтрольность и непубличность сделала возможным нарушение конституционных гарантий и процессуальных норм. Стало почти правилом, что на подобных политических процессах суд отказывается выслушивать свидетелей защиты и ограничивается только свидетелями обвинения. Факты, приведенные в получившем широкую известность открытом письме П. Литвинова и Л. Богораз, красноречиво свидетельствуют о том, что суд над Галансковым, Гинзбургом, Добровольским и Лашковой проводился с грубым нарушением процессуальных норм.

Обращает на себя внимание то зловещее обстоятельство, что во многих случаях подсудимым инкриминируются высказываемые и отстаиваемые ими взгляды, отнюдь не имеющие антисоветского характера, а лишь содержащие критику отдельных явлений нашей общественной жизни или критику явных отступлений от социалистического идеала, явных нарушений официально провозглашаемых норм. Например, журналист Вячеслав Черновол был судим Львовским областным судом 15 ноября 1967 г. только за то, что собрал и представил в официальные органы материалы, раскрывающие противозаконный и юридически безграмотный характер политических процессов, проведенных на Украине в 1965–1966 гг. И несмотря на то, что обвинение не смогло выдвинуть против В. Черновола ничего вразумительного, не смогло даже выставить против него ни одного свидетельского показания (из двух привлеченных обвинением свидетелей один не явился на суд по неизвестным причинам, а другой отказался от своих прежних показаний и дал показания в пользу В. Черновола), несмотря на то, что защита убедительно и ярко вскрыла всю смехотворность выдвинутого против В. Черновола обвинения — суд все-таки удовлетворил все требования обвинения и приговорил молодого журналиста к трем годам лишения свободы.

Все это и многие другие акты говорят о том, что проводимые в последние годы политические процессы становятся формой подавления инакомыслящих, формой подавления гражданской активности и социальной критики, совершенно необходимой для здоровья всякого общества. Они свидетельствуют об усилившейся реставрации сталинизма, от которой столь энергично и мужественно предостерегают И. Габай, Ю. Ким и П. Якир в своем обращении к деятелям науки, культуры и искусства в СССР. На Украине, где нарушения демократии дополняются и обостряются извращениями в национальном вопросе, симптомы сталинизма проявляются ещё более явно и грубо.

Мы считаем своим долгом выразить глубокую тревогу по поводу происходящего. Мы призываем Вас использовать свой авторитет и свои полномочия в том направлении, чтобы органы суда и прокуратуры строго соблюдали советские законы и чтобы возникающие в нашей общественно-политической жизни трудности и разногласия разрешались в идейной сфере, а не отдавались компетенции органов прокуратуры и госбезопасности.

Апрель 1968»

После небольшой паузы начались репрессии против подписантов. Поначалу — административные, а затем — и уголовные, судебные преследования.

Все отделения КГБ на Украине получили суровую разнарядку из Москвы, так сказать, полуофициальный приказ: искать террористические «бандеровские» организации с центром в Киеве и в других крупных городах, которые направляются и финансируются «западными спецслужбами».

Последовало множество арестов, так как под эту формулировку можно было подогнать кого угодно. Часто КГБ просто устраняло неугодных людей, пользуясь вымышленными обвинениями в терроризме.

Если раньше репрессивные процессы немного затихли, стали более мягкими, то теперь они возобновились со всей серьезностью. И эти репрессии носили более «коварный» характер, потому что арестованных отправляли не только в тюрьму. В репрессивной машине появилось явление более страшное, чем тюрьма. И Емельянову предстояло столкнуться с этим очень скоро…

Было уже около 11 вечера, когда Константин вышел с работы. День был тяжелым — два задержания по горячим следам, кража и бытовуха — покушение на убийство. Ничего интересного, рутина — двое заводских рабочих надрались самогонки, и в пылу ссоры один дал другому по голове. Пострадавший не умер — бутылка просто рассекла кожу. Но кровищи вылилось немеряно.

Милицию вызвали соседи. Пострадавшего отвезли в больницу, зашивать тупую башку. А вмиг протрезвевшего алкаша отправили в отделение уголовного розыска, где Емельянову пришлось заниматься всем этим.

Алкаш каялся и бил себя в грудь, опер быстренько оформил бумаги. Но пока длилась обычная бумажная волокита, уже пробило 11 часов. Емельянов страшно устал. И когда наконец вышел с работы, вздохнул с огромным облегчением.

Он медленно шел по ночному городу, вдыхая уже теплый воздух. Мелькнула мысль позвонить Але, но он быстро отбросил ее. Был пока не готов. Да и устал страшно. Лучше уж покормить котов и лечь спать.

Емельянов шел по знакомым улицам, не обращая особого внимания на дорогу, на автоматизме. Вокруг не было никого. Уже действительно было очень поздно, люди попрятались по своим норам. Это безлюдье очень нравилось Константину. В последнее время он не любил людей.

Емельянов уже почти подошел к своей улице Льва Толстого, как позади вдруг раздались шаги. Профессионально он среагировал на этот звук, замедляя темп своих шагов. Кто-то приближался. Константин остановился, чтобы обернуться и бросить взгляд на этого случайного ночного прохожего, как он делал всегда, но вдруг почувствовал резкую, острую боль в шее, словно его кольнули иглой. В тот же самый миг перед глазами все заплясало — вначале ослепительными огненными брызгами, потом все бесцветней и бесцветней. Пока Емельянов наконец не погрузился в сомкнувшуюся над ним темноту.

Когда сознание стало к нему возвращаться, первым делом, не открывая глаз, он пошевелил руками и ногами. Они были целы, да и болезненных ощущений в теле практически не ощущалось. Тогда Емельянов открыл глаза.

Он лежал на диване в незнакомой комнате, обставленной вполне прилично — стол, мягкая мебель. Рядом с диваном светился уютным домашним светом торшер под матерчатым абажуром, посередине стоял журнальный столик, на котором лежали какие-то бумаги, а в кресле рядом с этим столиком, как раз напротив дивана, сидел человек, которого Емельянов вполне готов был увидеть. Это был Печерский.

— Извини за такой метод доставки, — произнес он, увидев, что Константин очнулся. — Думаю, нам вполне пора перейти на «ты». Хотя мы уже, кажется, на «ты» когда-то и разговаривали.

— Ампула со снотворным? — спросил Емельянов, прекрасно понимающий, что из специального пистолета ему выстрелили в шею. Он попытался сесть. Это удалось ему без труда. На удивление, Константин чувствовал себя достаточно хорошо, только была немного тяжелой голова. Но он знал, что это пройдет.