Ирина Лобусова - Гранатовый дом

— Действительно больной, — вздохнул Константин.

— Такие люди опасны. Нельзя писать, что вздумается. Нельзя ставить воспоминания о собственном доме выше общества. Тогда начнется хаос. От таких людей надо избавляться. И надеюсь, мы от него избавимся.

— Он обречен, — сказал Емельянов, вдруг испытавший страшную горечь, — однако это не объясняет, как он узнал о смерти монтажера.

— Это уже не важно. Наркотики бракованные были, — поморщился Печерский.

— Вор Кашалот, который умер точно таким же образом, наркотики не употреблял, — сказал Константин.

— Откуда ты знаешь? Все они суки порченые. Пьют, нюхают, колются — твари. О Кашалоте что думать? Одним гадом меньше — и ладно! — махнул рукой Печерский.

— Кто принес в ваше ведомство сценарий Аджанова, кто сдал? — спросил Емельянов.

— А сам как думаешь? — Печерский прищурился.

— Редактор, — Емельянов отвел глаза в сторону, думая об Але.

— Ага, как же! Вижу, что ты догадываешься, но не хочешь говорить. Друг его сдал. Или любовник, другими словами. Артуром зовут. Этот самый Артур сценарий нам и принес. Видишь, все они конченые. Подумай на досуге о 121 статье, кого по ней судят. Мало им еще по ней дают. Ох как мало.

Печерский вышел и скоро вернулся с бутылкой коньяка и двумя рюмками.

— Давай выпьем за продуктивную беседу, — сказал.

Налили, выпили. Повторили. Емельянов почувствовал приятный шум в голове. Затем… Огненные искры закружились перед глазами и стали темнеть. В этот раз темнота была более плотной.

Очнулся он в своей собственной квартире, на своей кровати, одетый. Входная дверь была не заперта. Коты сидели рядом и глядели на него голодными глазами.

Емельянов помнил, что не спросил, где сейчас находится Аджанов. Впрочем, ему это было не надо. Необходимости спрашивать не было. Он знал.

Было около 9 утра, но, несмотря на то что в эту ночь Константин нормально не спал, чувствовал он себя отдохнувшим. Очевидно, усыпляли его не сильно ядовитой смесью.

«Увидишь квартиру — как же», — усмехнулся про себя. Печерский был хитер, но и он, оперуполномоченный Константин Емельянов, не лыком шит. Он сразу догадался, что Аджанов находится в специализированной психиатрической лечебнице строгого, закрытого, тюремного типа. Он знал о таких местах. И понимал, что несчастного режиссера не могли поместить в камеру, даже в тюрьму КГБ, даже в подвалы на Бебеля.

Аджанов обрек себя сам. С ним было все ясно. В сценарии якобы хвалил немцев, сильную подготовку немецких солдат и диверсантов — это пропаганда нацизма, уголовное преступление. Плюс 121 статья.

Емельянов никогда не относился отрицательно к гомосексуализму, ему просто было на это плевать. Лично он предпочитал женщин. Какое ему было дело до того, что кто-то предпочитает мужчин? Да пусть все остальные спят, с кем угодно! Ему-то что?

Но после разговора с Печерским Константин впервые задумался о том, что представляла собой эта статья. И разве правильным было то, что у людей, предпочитающих жить не как все, сразу диагностировали психическое заболевание?

Косвенно Печерский признался, что режиссер Аджанов в данный момент находится в сумасшедшем доме, потому, что он «психически больной». Связано ли было это со 121 статьей? И действительно ли всех, кто был осужден по этой статье, считали психически ненормальными?

Емельянов уже сталкивался с тем, что да, считали, а гомосексуализм рассматривали как психическую болезнь. Но… это был вывод той системы, где во главу угла всегда ставили лицемерие. Так ли это было на самом деле? И как вообще появилась эта пресловутая 121 статья?

Исторически в бывшей империи к гомосексуалам относились гораздо терпимее, чем в других европейских странах. Светское уголовное право не касалось этого вопроса вплоть до XVIII века. Впервые антигомосексуальное законодательство ввел Петр Первый в 1706 году, скопировав немецкий воинский устав. Однако распространялось оно только на военнослужащих.

Октябрьская революция 1917 года привела к отмене всех царских законов. Но новые уголовные законы не предусматривали наказания за однополые сношения.

Самая серьезная антигомосексуальная кампания началась в ходе сталинских репрессий. В 1933 году вступающие в однополые контакты мужчины были объявлены «шпионами» и «контрреволюционерами», разрушающими советское общество. А в уголовный кодекс были внесены соответствующие изменения.

В начале первой пятилетки и в связи с фактическим приходом к власти Сталина наметился ряд новых процессов. Во-первых, роль биологических наук, таких, как психиатрия, эндокринология, в представлении о человеческой природе снижалась. На первое место в угоду политическому курсу выходили социальные дисциплины, провозгласившие приоритет внешних факторов среды над внутренними факторами организма.

Соответственно, роль медицины в решении социальных проблем снижалась. А гомосексуальность в представлении идеологов режима перешла из категории «болезнь» в категорию «преступный социальный порок».

Во-вторых, в этот исторический период человеческая сексуальность стала восприниматься властями как часть политического курса и проверки на лояльность к системе. Любящие по-другому стали восприниматься как инакомыслящие, как «контрреволюционные элементы».

В-третьих, первая пятилетка, коллективизация, индустриализация, экономический коллапс спровоцировали массовое переселение людей и социальный кризис.

Для борьбы с этим власти ввели паспортную систему, систему сбора информации о людях, в том числе сугубо личного характера. Был создан план по социальной чистке городов и борьбе с «антисоциальными аномалиями», «классово чуждыми элементами», «остатками буржуазии». В это число включались представители уличных субкультур — проститутки, нищие, бездомные и гомосексуалисты.

Решение задачи социальной чистки было возложено на наркомат соцобеспечения, милицию и ОГПУ.

В-четвертых, изменился политический климат. В это время спецслужбы начали новые политические репрессии, в рамках которых проводился целый ряд коллективных дел о «контрреволюционной деятельности». Важное значение приобрел и внешнеполитический курс.

В это время одной из главных держав стала Германия — арена столкновения идеологии фашизма и коммунизма. В начале этой битвы коммунистическая партия Германии поддерживала гей-движение и выступала за отмену немецкого антигомосексуального законодательства.

Однако в 1931 году стало известно о гомосексуальности одного из лидеров партии нацистов Эрнста Рёма. В угоду политической конъюнктуре немецкие социал-демократы выступили с гомофобными нападками в адрес оппонентов.