Ирина Лобусова - Гранатовый дом

Придумать диагноз проблем не было. Чаще всего он звучал так: «органическое поражение центральной нервной системы, осложненное хроническим алкоголизмом». Ну или же самый любимый диагноз советских психиатров: «вялотекущая шизофрения».

Отказывавшихся лечиться привозили в больницу «на вязках» — зафиксировав широкими брезентовыми ремнями.

В отделении бродягу определяли в наблюдательную палату, делали успокоительный укол — аминазин внутримышечно, если он начинал буянить — ремнями привязывали к кровати.

В наблюдательных палатах, рассчитанных на 8–12 коек, дверей не было. Постоянно дежурил санитар, он же охранник. За поступившим двери отделения закрывались на контрольный ключ, а его дальнейшая судьба полностью зависела от квалификации, а больше от человеческих качеств лечащего врача.

Сам же персонал делил поступавших на тех, кто «по поведению», и тех, кто «по состоянию». Для первых пребывание в больнице было наказанием, вторых нужно было лечить.

Наиболее эффективным средством коррекции поведения был сульфозин — стерильная взвесь серы в персиковом масле. Изначально он был показан как шоковая терапия для лечения затяжных и резистентных к психотропным препаратам форм шизофрении.

Внутримышечные инъекции сульфозина вызывали выраженный пирогенный эффект — резко повышалась температура тела. Чаще всего этот препарат применялся в качестве наказания. Температура под 40 и резкая болезненность в местах инъекций надолго избавляли несчастного от нарушений поведения.

Обычно уколы делались в ягодицу, реже — в обе ягодицы или под лопатку. Существовал и так называемый «сульфозиновый крест» — четыре инъекции одновременно: под лопатки и в ягодицы. Это была очень жестокая форма наказания.

Но самым худшим было сочетанием сульфозина с другим препаратом — галоперидолом. Как уже говорилось, сульфозин вызывал высокую температуру и сильную боль в местах инъекции, а от галоперидола сводило мышцы. Представить это нормальному человеку невозможно — адское сочетание.

После курса сульфозина и галоперидола поведение пациента полностью менялось. О противоречиях с властью можно было забыть — на это не хватало сил.

Сульфозин был изобретен в 1920-х годах австрийским врачом-нацистом Юлиусом Вагнер-Яуреггом. За это изобретение он даже получил Нобелевскую премию. Со временем в советской психиатрии «пирогенная терапия» станет одной из самых любимых и применяемых на практике.

После того, как температура поднимается до 40 градусов, человек начинает чувствовать лихорадку, он не может встать, не может пошевелиться. Это продолжается день-два. Если же такое «лечение» повторить, то это состояние может продлиться и неделю, и десять дней. И от человека уже ничего не останется…

Еще одним методом наказания был препарат аминазин. От него пациент чувствовал полное отупение, сонливость. После его приема можно было спать несколько суток подряд. Если такое средство применялось систематически, то пациент мог спать в течение всего срока его употребления.

Со временем появлялись и новые медикаменты, которые могли оказывать очень сильное влияние и на здоровый мозг. Они легко разрушали волю, память, интеллект и имели физически болезненные побочные эффекты.

Сульфозин, аминазин пополнил и длинный ряд новоиспеченных нейролептиков.

С конца 1960-х годов политическая медицина в СССР стала медициной пыточной. Место аминазина занял препарат аналогичного действия, но гораздо более сильный — тизерцин. Он вызывал затуманенность сознания, резко понижал кровяное давление, из-за чего пациент внезапно терял сознание, мог упасть куда угодно, серьезно травмироваться и даже умереть. Были случаи, когда пациенты падали на бетонный пол и умирали от кровоизлияния в мозг.

Даже от малых доз тизерцина человек впадал в странное состояние, сравнимое с параличем — тело его не слушалось, не двигался ни один мускул. Пациент мог часами лежать полностью обездвиженный, неспособный пошевелить даже пальцем.

Голова его тоже переставала соображать. Полностью высыхали нос и горло, постоянно хотелось пить. Говорить было невозможно. При попытке встать пациент мог потерять сознание.

Нейролептик также притуплял и мышление, и круг интересов. У человека начинались серьезные провалы в памяти, часто он не мог даже вспомнить, как его имя, кто он такой.

Еще одним страшным препаратом был трифтазин. Он был противоположностью аминазину-тизерцину. Трифтазин вызывал беспокойство, от него начиналась бессонница. Буквально через час после инъекции пациент становился беспокойным. Как будто ему хочется потянуться, подвигаться, походить, когда он засидится или залежится, но сил у него нет, а остановиться нельзя… И он ходит до тех пор, пока у него не начинается головокружение, и он не падает на кровать в кратковременном забытье. Акатизия — так это называется медицинским языком.

Вот как описывали это состояние пережившие пациенты. «Вначале испытываешь ощущение непонятной неусидчивости. Сядешь — вдруг хочется встать. Пойдешь — вдруг хочется остановиться или прилечь. Ляжешь — тоже долго не пролежишь. Срываешься с койки и начинаешь носиться по палате неизвестно зачем. И так до полного изнеможения… Взгляд ни на чем не может остановиться, мысль не может принять какую-то конкретную форму. Даже свидание с родственниками становится в тягость. Полностью пропадает аппетит. Мир становится пустым и ненужным… Состояние жуткое и трудно поддается описанию…»

Аналогичным, но еще более сильным действием обладал французский препарат мажептил. Его действие наступало через час после приема таблетки.

Тело казалось парализованным, ноги отказывались гнуться. А вскоре поражение переходило и на мозг. Обрывки мыслей начинали путаться, язык отказывался повиноваться, тело била дрожь, руки тряслись. В глазах плясали черные точки. Потом приходило физическое недомогание, сонливость, слабость…

Но самым «главным блюдом» в карательной психиатрии был галоперидол. Его назначали чаще всего самым тяжелым политическим. И тогда, когда нужно было убить…

Почти сразу же, как только Аджанов узнал о свойствах этого препарата, он и стал различать пациентов после приема галоперидола.

Вот по коридору бродит заключенный, только что получивший горсть таблеток галоперидола. Его гоняет неусидчивость, глаза остекленели. Но самое страшное происходило потом. Прямо на глазах у него непроизвольно отходила вниз челюсть. Он пытался вернуть ее обратно, но это ему не удавалось, челюсть все равно отпадала. Мускулы его не справлялись с напряжением. Изо рта начинала капать слюна. Рот его открывался больше и больше. Несчастный пытался вправить челюсть руками, но тщетно. В выпученных глазах появлялся дикий ужас. Спазм не проходил, челюстные мышцы растягивались на всю возможную длину, причиняя ему невообразимую боль.