Гарольд Роббинс - Чужак

Я кипел от ярости, но вида не подавал, сдерживая себя из последних сил. Она была права. У меня ничего не было своего, даже одежда, которую я носил, и деньги, которые лежали у меня в кармане, принадлежали ей.

— Хорошо, крошка, — спокойно сказал я, — пусть будет так, раз тебе этого хочется.

Она обескураженно посмотрела на меня. Наверное, она ожидала взрыва с моей стороны, а я не поддался.

— Да, я так хочу, — заявила Марианна, но как-то неуверенно.

Я поднялся, прошел в спальню, разделся и лег в кровать. Я уснул. Не знаю точно, через сколько времени я проснулся. Марианна окликнула меня:

— Фрэнк, ты не спишь?

— Нет, — ответил я.

Глаза мои были широко раскрыты. В полумраке комнаты я увидел себя таким, каким стал — альфонсом, мужчиной для забавы! Я внутренне содрогнулся.

— Иди сюда, дорогой, — прошептала Марианна.

— Иду, хозяйка, — ответил я, встал и присел на краешек ее кровати.

— Не сюда, дорогой, — прошептала она. Глаза ее сверкали в темноте. — Ложись рядом и поцелуй меня.

Я лег рядом и обнял ее. Тело Марианны было мягким и теплым, и когда мы обнялись, я почувствовал, что нас охватил огонь. Я был куплен, мне платили, и в эту ночь я отработал свои деньги.

Я любил ее, я знал, что всегда любил ее, независимо от ее слов или поступков. Но ночами мне казалось, что кто-то стоит позади меня, заглядывает через плечо, хохочет и бесстыдно шепчет в ухо: «Прыгай, раз она приказывает. Танцуй, когда она дергает за ниточки. Но помни, что ушло, то ушло! Ха-ха-ха! И ты уже никогда не вернешь этого. Никогда! Никогда! Никогда!»

Марианна спала, когда в комнате забрезжил рассвет. Я посмотрел на нее. Ее волосы ярким пламенем горели на подушке, рот был приоткрыт в улыбке, лицо имело расслабленное и счастливое выражение.

Я любил ее, но что-то жизненно важное для меня ушло навсегда. В глубине души я понимал, что так больше продолжаться не может, что я тоже уйду и что это случится днем, после очередной ночи. А пока…

Рождественская неделя — счастливая, волнующая неделя между Рождеством и Новым годом — тянется медленно. Это неделя, когда дети не ходят в школу, а мужчины и женщины, даже те, что работают, живут в атмосфере радости, веселья и надежды на новый год. Они с интересом гадают, что хорошего принесет им приходящий год.

Большую часть этой недели я провел дома, сидя перед окном и разглядывая людей, которые спешили на работу и с работы, играющих детей, дворников, убирающих снег, почтальонов, разносящих письма, молочников, разносящих молоко, полицейских, патрулирующих улицы. Я смотрел, смотрел, смотрел на мир, который двигался вокруг меня по ту сторону стекла, и ощущение того, что я не являюсь его частью, ввергало меня в уныние. Горло схватывало, подкатывала тошнота, начинал болеть живот. Бездеятельность расшатала мои нервы. Наступал конец. Я чувствовал его, физически чувствовал его приближение. И он наступил, даже скорее, чем я ожидал.

Был канун Нового года. Повсюду трубили рожки, люди были нарядные и веселые, за исключением меня. Хотя я пытался сиять, как рождественская елка. Но чем больше я пил, тем меньше брал меня алкоголь. Мы справляли Новый год в ночном клубе: Марианна, ее друзья и я. Внезапно мне показалось, что я со стороны наблюдаю все происходящее. С ироничной терпимостью и сарказмом наблюдаю за ребяческим поведением этих так называемых взрослых, из кожи вон старающихся показать, что они рады наступлению нового года, когда на самом деле они боятся. Боятся завтрашнего дня! Я громко рассмеялся. Так вот чего я боюсь — завтрашнего дня!

Марианна посмотрела на меня, глаза ее были веселыми.

— Тебе хорошо, дорогой? — спросила она.

Я промолчал, потом снова рассмеялся. Она подумала, что я пьян. Притянув ее к себе, я поцеловал ее. Она была сладкой и теплой, и я почувствовал себя молодым и сильным. Почему я должен чего-то бояться? Да, я молодой и сильный, очень сильный. Марианна поцеловала меня в ответ, тогда я стал целовать ее в шею и в плечо.

— Фрэнк, — хрипло прошептала она, в голосе ее зазвучала страсть, — не здесь, Фрэнк, не здесь. — Она обняла меня.

Я снова засмеялся, она тоже, теперь мы смеялись вместе. Мы смеялись и смеялись, пока у нас не перехватило дыхание, потом посмотрели друг на друга. Ее глаза светились надменностью и гордостью, они говорили: «Он мой. Мой! Он принадлежит мне! Я принадлежу ему! Я горжусь им, а он мной». Ее рука нашла мою, и мы крепко сжали руки под столом. Казалось, что между нами побежали искры — чувства без слов. Мы крепко держались за руки и гордились друг другом. Вечер подошел к концу.

Лампы стали меркнуть и, наконец, совсем погасли. Оркестр заиграл «Доброе старое время». Внезапно Марианна оказалась в моих объятиях, мы крепко прижались друг к другу, наслаждаясь своей близостью, и поцеловались.

— Я люблю тебя, дорогой, — пробормотали ее губы, прижатые к моим губам. — С Новым годом!

— Я люблю тебя, — услышал я свой голос. — С Новым годом!

Я поцеловал ее в щеку, она была мокрой и соленой от слез. И я понял, что она знает все, о чем я думаю.

Она снова поцеловала меня и крепко-крепко прижала к себе.

— Не уходи, дорогой, пожалуйста, не уходи.

— Я должен уйти, должен, и с этим ничего не поделаешь.

Вновь зажглись лампы, мы стояли и смотрели друг на друга.

Она побледнела, глаза ее были полны слез. К горлу подступил комок, и я не мог говорить. Не разнимая рук, мы сели, а через несколько минут молча направились домой. Ночь была яркая, ясная и новая, сам воздух был новый, все было новое. Наступил новый тысяча девятьсот тридцать четвертый год. Мы вошли в квартиру. Я снял пальто, бросил его в кресло, подошел к стенному шкафу, достал свой чемодан, раскрыл его и положил на кровать.

Марианна, не говоря ни слова, принялась собирать мои вещи: рубашки, ботинки, носки, галстуки, пижамы, костюмы. Придавив чемодан коленом, я закрыл его, и замок щелкнул.

Выпрямившись, я посмотрел на Марианну. Голос мой слегка дрожал:

— Я думаю… до свидания.

Она бросилась в мои объятия.

— Нет, Фрэнк, нет! Ты не должен уходить, ты нужен мне! — Она плакала, впервые я видел ее плачущей по-настоящему.

Я прижал ее к себе, и так мы стояли некоторое время.

— Это к лучшему, дорогая, к лучшему. Поверь мне, — прошептал я с дрожью в голосе. Иначе со временем мы возненавидим друг друга. Уж лучше сейчас.

— Но дорогой, ты для меня весь мир, ты моя жизнь. — Она поцеловала меня. — Что ты будешь делать? У тебя ведь нет работы, совсем нет. Как ты будешь жить? Я содрогаюсь от одной мысли, что тебе придется приняться за какую-нибудь грязную работу. Здесь, со мной, ты в безопасности. Я могу ухаживать за тобой, защитить тебя. Я могу дать тебе все, что ты захочешь, весь мир.