Гарольд Роббинс - Чужак

— Да нет, это работа, — сказал я. — И если у тебя ее не будет, ты почувствуешь себя опустошенной. Возможно, то, чего я хочу, не искусство, как ты это называешь, но оно приносит мне такое же удовлетворение, какое приносит тебе твоя работа.

Марианна поднялась и посмотрела на меня сверху вниз. В голосе ее прозвучали уже знакомые мне нотки. Она не любила, чтобы с ней не соглашались.

— Я начинаю верить, что ты действительно беседовал с ним.

Меня несколько удивило это замечание.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Он что, тоже говорил тебе об этом?

Марианна помедлила с ответом, размышляя.

— Да, — наконец промолвила она. — Много раз я умоляла его послушать меня, умоляла не разрушать наше счастье, но именно это он и сделал, что было ужасно глупо с его стороны. Ведь в конце концов у нас было все, чего мы хотели. Но ему этого было мало. И что же он в итоге получил в борьбе за свои идеалы? А теперь и ты хочешь поступить так же, хочешь разрушить наше счастье. — Она села в кресло и заплакала.

Я подошел к ней и обнял.

— Не плачь, сладкая моя. Я не собираюсь разрушать наше счастье, я просто снова хочу жить полной жизнью. Сейчас я представляю собой пустую оболочку без внутреннего содержания. Я чувствую себя таким никчемным, когда, гуляя по улицам, вижу людей, спешащих на работу и с работы. Я чувствую себя таким несостоятельным, проводя целые дни в кино и рассматривая экран, а не настоящую жизнь. Мне надо что-то делать, чем-то занять себя.

Марианна перестала плакать.

— Почему бы тебе тогда не заняться чем-нибудь дома? — предложила она. — Как это делал Джерро. Попробуй писать. Ты очень экспрессивный и хорошо выражаешь свои мысли. Почему бы тебе не взяться за перо?

При ее словах я не смог удержаться от хохота, это был абсурд. Я — писатель.

— Нет, — смеясь ответил я, — не думаю, что у меня получится. Очень любезно с твоей стороны так хорошо думать обо мне, но мне виднее. Из этого ничего не выйдет! Я начинаю искать работу.

Однако найти работу оказалось так же сложно, как и раньше. Приближались холода, и я возвращался домой после своих поисков замерзший и злой из-за очередной неудачи.

В эти моменты Марианна отрывалась от работы или другого занятия и подходила ко мне.

— Ну как, удачно?

— Нет, — качал я головой.

— Почему ты не бросишь терзать себя и не прекратишь эти бесполезные попытки? — спрашивала она. — Успокойся, у нас всего достаточно.

Я смотрел на нее и ничего не отвечал. Однако надежда потихоньку покидала меня, и через месяц я перестал искать работу и покидать стены дома.

Марианна была счастлива, а я расстроен. Мне стало казаться, что я не в состоянии найти даже самое грошовое занятие. Я садился в большое кресло и смотрел на портрет Джерро, а он смотрел на меня. Так я сидел часами и перебирал в уме свои неудачи.

Однажды, когда я вот так сидел и смотрел на портрет Джерро, а Марианна работала над новой картиной, мой внутренний голос сказал мне: «С тобой все кончено. Ты уже никогда ничего не добьешься, так и будешь до конца своей жизни жить на подаяние».

Этот голос был настолько реальным и сильным, что я невольно воскликнул в ответ: «Нет, не буду!» Мой выкрик нарушил тишину в комнате. Марианна зло швырнула на стол кисть и палитру, я сбил ее рабочий настрой.

— Я же тысячу раз говорила тебе, чтобы ты молчал, когда я пишу! — закричала она.

Я удивленно посмотрел на нее, потому что совсем забыл, что она находится в комнате.

— Извини, — сказал я.

— Извини! — зло передразнила она меня. — Он говорит «извини». Дурак! Да ты знаешь, что наделал? Ты испортил мою картину — вот что ты наделал. Теперь уже я не смогу ее закончить!

И тут я разозлился. Ее выходка произвела эффект искры, упавшей на сухую солому. Я вспыхнул от гнева, еще даже не успев осознать это.

— Нет! Я не извиняюсь, мне совсем не жаль. И не смей вымещать на мне свою бесталанность! — Мой тон отразил мое внутреннее состояние.

— Это я-то бесталанная? — закричала Марианна. — Да кто ты такой, чтобы говорить мне это? — Она повернулась, схватила со столика мастихин и угрожающе двинулась на меня.

Я холодно рассмеялся.

— Оставь эту затею, — презрительно произнес я.

Марианна резко остановилась, посмотрела на инструмент, который держала в руке, потом на меня, и бросила его на пол. Казалось, злоба и гнев заволокли ее лицо, как облака заволакивают луну.

— Ты противный сукин сын! — завопила она. — Грязный, гнилой ублюдок!

Я почувствовал, как кровь стремительно отхлынула от моего лица. Я был спокоен, бледен и полон злости. В какое-то мгновение мне показалось, что я готов убить ее. Мы стояли и смотрели друг на друга. Кровь пульсировала у меня в висках, руки были до боли сжаты.

Я разжал руки и почувствовал, что они вспотели и дрожат. Я повернулся, сорвал шляпу и пальто с вешалки и выскочил из квартиры. Вслед мне летел голос Марианны:

— Фрэнк! Фрэнк, вернись! Куда ты, Фрэнк?!

Этот испуганный крик преследовал меня, пока я не выбежал на улицу. И даже когда хлопнула дверь, я все равно слышал ее голос, зовущий меня:

— Пожалуйста, вернись! — казалось, этот вопль исходит из самой глубины ее души и источает страх потерять меня.

Я знал, что вернусь, но в этот момент испытывал такую радость от того, что заставляю ее страдать и испытывать такую же боль и унижение, которые только что испытал сам.

Вернулся я поздно и впервые в жизни был пьян, но не настолько, чтобы не соображать, что я делаю. Прежде чем войти, я постоял перед дверью, прислушиваясь. Из квартиры не доносилось ни звука. Я вынул ключ, открыл дверь и вошел.

Подойдя нетвердым шагом к столу, я взял портрет Джерро.

— Джерро, друг мой, — прошептал я. — Друг мой, мне не хватает тебя. — При этих словах я разразился пьяными слезами. Добравшись до кресла, я рухнул в него, не выпуская из рук портрет. Я держал его перед собой и плакал. — Друг мой, что мне делать? Мне так плохо.

Дверь спальни отворилась, и на пороге появилась Марианна в пеньюаре. Под ним на ней была черная ночная рубашка.

— Марианна! — крикнул я, протягивая ей портрет. — Он не хочет говорить со мной.

Сначала она недоуменно смотрела на меня, потом взяла у меня портрет и поставила его на стол. Поддерживая меня под руку, она отвела меня в спальню и раздела. Я беспомощно растянулся на кровати, пока она снимала с меня ботинки.

— Ох, дорогой, — прошептала она, расстегивая на мне рубашку и помогая надеть пижаму. — Зачем ты сделал это? Хотя я сама виновата. Всему виной мой противный характер.

Я посмотрел на нее. Никогда еще она не была такой прекрасной. На ее лице, обращенном ко мне, лежала печать тревоги и раскаяния.

— Марианна, — пробормотал я, — ты сука, но я люблю тебя. — С этими словами я перевернулся на живот и заснул.