Гарольд Роббинс - Чужак

— Это тебе, Марианна, — неловко произнес я и протянул ей браслет.

Она удивилась и приняла его с радостным восклицанием:

— Фрэнк, это чудесно, — сказала она, прочитав вслух надпись: «Марианне с любовью. Фрэнк». — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Как здорово и оригинально сказано.

Мне послышались в ее голосе нотки сарказма, и это огорчило меня. Я тихо повторил:

— Да, оригинально, потому что раньше я никогда не говорил и не чувствовал ничего подобного.

Она моментально среагировала на мою интонацию.

— О, дорогой, я совсем не хотела тебя обидеть. Извини. Мне он очень нравится, и я всегда буду его носить. Пожалуйста, надень мне его. — Она протянула руку.

Я застегнул браслет у нее на запястье. На мизинце Марианна носила кольцо с алмазной гранью и двумя небольшими рубинами. Кольцо сверкнуло в лунном свете, и, глядя на свой подарок, я понял, какой дешевкой выглядит он по сравнению с великолепным кольцом. Я выругал себя за то, что купил его, он только подчеркнул разницу между нами. Я поклялся себе, что когда вернусь в Нью-Йорк, то заработаю приличные деньги и куплю ей что-нибудь такое, что смогло бы выдержать сравнение с ее драгоценностями.

Мы вернулись в Нью-Йорк двадцатого сентября. Я поселился у Марианны. Просидев несколько дней дома, я решил отправиться на поиски работы. Найти работу в Нью-Йорке все еще было трудно, и в первые дни мне не повезло.

Марианна, наоборот, была очень занята. У нее было сразу несколько заказов. Когда она работала, то становилась совершенно другим человеком. Она давала мне денег и выпроваживала из дома, говоря, чтобы я сходил в кино или куда-нибудь еще и не возвращался до вечера. Сначала это забавляло меня. Королева всегда права. Я любил наблюдать за ней, когда она рисовала, вокруг нее ощущалась мощная аура. Ее голова, глаза, все тело словно бы напрягались, вырабатывая энергию исключительно для работы. Если я заговаривал с ней, то она отвечала односложно или вообще не отвечала и часто расхаживала по студии, не замечая моего присутствия. Писала она резкими мазками, бормоча под нос проклятья, если не удавалось достичь нужного эффекта. Лицо ее было в краске от рук, когда она поднимала их, чтобы откинуть волосы со лба.

Но если день проходил удачно и Марианна оставалась удовлетворена своей работой, то вечером она была ласковой, любящей, веселилась, словно ребенок. Она шутила, мы пили шампанское, и я готовил что-нибудь вкусное на ужин. Стряпней занимался по большей части я, потому что Марианна сказала, что в этом смысле бесталанна и никогда не ест того, что приготовила сама. Иногда к нам заходили ее друзья — художники, писатели, мужчины и женщины, которые, казалось, жили в своем собственном мире. Когда меня представляли им, они, вежливо глядя на меня, интересовались, чем я занимаюсь, и, обнаружив, что я не принадлежу к их среде, так же вежливо отворачивались и в дальнейшем заговаривали со мной только в том случае, если им хотелось еще выпить. Тогда они окликали меня, словно я был слуга.

Но я был безнадежно, безумно влюблен. Королева всегда права. Королева отвела меня в магазин и истратила около трехсот долларов на новую одежду. У меня появились костюмы, пальто и рубашки, сшитые на заказ. Я носил непривычно роскошное нижнее белье и спал в шелковой пижаме. Поначалу я пытался найти работу, и когда у меня появился шанс получить ее, я, возбужденный, прибежал домой и сообщил об этом Марианне. Она нахмурилась и спросила:

— И сколько тебе будут платить?

— Девятнадцать долларов в неделю, — гордо сообщил я.

— Всего девятнадцать долларов! — воскликнула она, драматически воздев к небу руки. — А что ты будешь делать с такими деньгами? Тебе их не хватит даже на сигареты.

— Но это работа, — упрямо возразил я. — Все лучше, чем ничего.

— Это хуже, чем ничего, — категорично парировала Марианна. — Это насмешка над твоим умом и твоими возможностями. Ты стоишь гораздо больше. А потом, милый, зачем тебе работать за такие деньги, если в этом нет никакой необходимости? Если надо, то я каждую неделю буду давать тебе вдвое больше.

Я начал терять терпение.

— Но я не могу все время так жить. Это не может продолжаться долго. А кроме того, мне неудобно без конца просить у тебя деньги.

— Ты не должен стесняться, дорогой. — Марианна подошла ко мне и поцеловала. — Если бы у тебя были деньги, а у меня бы не было, то я бы не стеснялась просить их у тебя.

— Но это совсем другое дело, — возразил я.

— Вовсе нет. Мы любим друг друга, и все, что у нас есть, это наше общее.

Бесполезно было спорить с ней, если она что вбила себе в голову. Словом, все осталось по-прежнему. Моя жизнь была легкой, и мне нравилась легкая жизнь. Прежнее мое существование было слишком тяжелым, а кроме того, я надеялся, что рано или поздно найду себе подходящую работу. Поэтому я пустил все на самотек.

Спустя примерно месяц, я подошел к небольшому столику, на котором обычно лежали мои сигареты. Это был тот самый столик, где находился портрет Джерро. Я обнаружил, что портрет Джерро исчез, а вместо него стоит мой портрет. На мой взгляд, он был хорошим, но я в этом не сильно разбирался. Однако мне показалось, что на нем изображен совсем не я. Я выглядел слишком расслабленным, слишком легкомысленным и бесстыжим. Я смутно почувствовал в нем фальшь.

— Тебе нравится, дорогой? — послышался сзади голос Марианны.

Я повернулся.

— Очень хорош, — вежливо ответил я.

— Это подарок тебе, будь всегда таким прекрасным и не забывай обо мне, — сказала Марианна и поцеловала меня.

— Спасибо.

— Не благодари меня, мне так хотелось сделать это. Написать твой портрет, чтобы ты даже не догадался об этом, было не так уж легко. Мне пришлось ловить моменты.

— Понимаю.

— Ты не рад? — в ее голосе прозвучало беспокойство. — В чем дело?

— Где портрет Джерро? — спросил я.

— Ах, это, — Марианна отошла и села в кресло. — Его увидел один торговец и сказал, что сможет получить за него хорошую цену, я и отдала ему его для продажи.

— Верни портрет, — сказал я, — он мне нужен.

Марианна посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Для чего?

— Просто нужен, верни и все. — Я и сам толком не знал, для чего мне нужен этот портрет.

Она начала злиться.

— Приведи мне хоть одну мало-мальски серьезную причину, и я сделаю это, — гневно воскликнула она. — Какого дьявола он понадобился тебе больше, чем мне!

Я взял свой портрет.

— Это очень хороший портрет, очень лестный, но не более того. Он ни о чем не говорит. Здесь только мой внешний вид, моя внешняя оболочка. Может быть, внутри меня и нет ничего такого, что можно было бы перенести на холст, но в Джерро это было. Ты уловила в нем это. И если ты не смогла отразить в портрете мою сущность, а просто постаралась усыпить меня внешней красивостью, то ты ошиблась, тебе не следовало ничего скрывать.