Гарольд Роббинс - Чужак

Внезапно Марианна резко поднялась, грудь ее тяжело вздымалась. Видно, я затронул ее больное место.

— Я не верну портрет Джерро, — гневно закричала она. — Кто ты такой, чтобы указывать мне? Ты не в том положении, чтобы мне приказывать!

Я снял со своего портрета маленькую рамку и начал медленно рвать его на куски.

— Прекрати орать как торговка, — спокойно сказал я, хотя внутри у меня все клокотало.

Марианна подскочила ко мне, сжала свои маленькие кулачки и принялась колотить меня по лицу, крича и плача одновременно.

— Невежественная тупица! Если я кормлю и терплю тебя, то ты уже вообразил, что можешь распоряжаться мной! Почему я не отправила тебя назад в ту канаву, в которой нашла!

Внезапно что-то взорвалось у меня внутри, я размахнулся и ударил ее по щеке. Она упала на диван, поднесла руки к лицу, словно не веря в то, что произошло, и посмотрела на меня.

Я глядел на нее сверху вниз, голос мой был холоден, словно лед:

— Ты вернешь портрет Джерро, иначе я изобью тебя так, что запомнишь на всю жизнь.

Выражение ее лица внезапно изменилось, оно стало мягким, глаза затуманились.

— Ты сделаешь это, — сказала она знакомым, с хрипотцой голосом. — Я верю, что ты действительно сделаешь это.

— Да, сделаю. Мне нужен портрет.

Она обняла меня и усадила рядом с собой.

— Мой любимый, мой сильный, мой злой, мой дорогой, конечно, ты получишь его. Я сделаю все, что ты захочешь.

Она поцеловала меня, губы ее пылали, и весь мир буквально перевернулся для меня. На следующее утро портрет Джерро снова стоял на столе.

Я сидел в большом удобном кресле в углу комнаты и курил трубку, которую мне подарила Марианна. Вынув трубку изо рта, я с отвращением посмотрел на нее, во рту стояла горечь. Не знаю, почему я все-таки курил эту чертову трубку, ведь она мне не нравилась и никогда не понравится. Но Марианна в один прекрасный день сказала:

— Дорогой! А почему ты не куришь трубку?

— Не знаю, я никогда не пробовал, — ответил я.

— В трубке есть что-то очень мужское, — улыбнулась она, — трубка — символ мужчины. Женщины ведь не могут курить трубку. Давай, попробуй.

— Нет, — ответил я, — и привык к «Кэмелу».

Однако, придя домой на следующий день, она принесла не одну трубку, а целый набор, в который входили четыре трубки, увлажнитель табака и подставка. Кроме этого, она купила несколько смесей ароматизированного табака и разыграла торжественную церемонию вручения подарка. Едва дождавшись, пока я набью трубку табаком и вставлю ее в рот, она сказала:

— Разреши, я сама зажгу.

Чиркнув спичкой, она поднесла ее к трубке, дождалась, пока я ее раскурил, потом отступила на шаг и посмотрела на меня. Я знал, что трубки сначала обкуривают, чтобы исчезла горечь, и с содроганием подумал, что мне предстоит обкурить их четыре. Глубоко затянувшись, я выпустил дым.

Марианна уселась на пол и, уставившись на меня, сказала:

— Ты выглядишь чудесно! — На лице ее, как у маленького ребенка, было написано обожание. — Ты прямо создан для трубки.

После этого мне ничего не оставалось, как подчиниться. Я не хотел, чтобы Марианна поняла, что мне отвратительна трубка. Поэтому я продолжал ее курить, но с каждым днем все реже и реже. Я часто откладывал ее в сторону и брал сигарету, чтобы уничтожить во рту неприятный трубочный привкус.

Трубка в моей руке была символом того, во что я превратился. Да, я был молодым, сильным, здоровым, полным желания что-нибудь делать бездельником. Нельзя сказать, что я уж очень страстно желал трудиться, нет, ничуть не больше, чем любой другой, просто я вдруг ощутил свою бесполезность. Меня устраивала моя нынешняя жизнь, дававшая возможность быть рядом с Марианной, любить ее и позволять ей любить меня, а также плыть по течению, потому что мне было лень менять что-либо.

Взгляд мой скользнул по портрету Джерро, стоящему на столике. Свет от лампы падал таким образом, что освещал только портрет, а сам столик оставался в тени. Его энергичный, полный жизни взгляд притягивал меня. Я прикрыл глаза и услышал его голос: «У меня есть цель, и все, о чем я мечтаю, не может сбыться, пока я не достигну этой цели. Мир готов отдать тебе все, но только не то, что ты вырываешь у него, а то, что ты в него вкладываешь». На память мне пришли и другие его слова: «Чего ты ищешь, Фрэнк? Чего ты всегда опасаешься? Чего ты хочешь и что ты делаешь, чтобы получить желаемое? Ты достаточно взрослый, чтобы обойтись без помощи… Спасибо, ты сделал больше, чем кто-либо… Удивительно, но у тебя в волосах седина… Только работая вместе, мы сможем добиться того, к чему все стремимся… Жить в этом мире как человек, среди людей и вместе с людьми…»

Из состояния заторможенности меня вывел вопрос Марианны:

— О чем ты думаешь, Фрэнк?

Я улыбнулся, продолжая глядеть на портрет Джерро.

— О нем.

Она проследила за моим взглядом.

— Я так и подумала. У тебя такое выражение на лице, как будто он разговаривает с тобой.

— Возможно, что так оно и есть. Может быть, он дал мне хороший совет.

Я отложил трубку в сторону и закурил сигарету. Докурив ее до конца, я принял решение, что больше никогда не буду курить трубку. Как только я подумал об этом, в голове промелькнула другая мысль:

— Марианна! — позвал я.

Она поднялась из кресла, подошла ко мне, уселась на пол рядом, и обняв меня за ноги, прижалась к ним.

— Да, дорогой.

— Я собираюсь пойти работать.

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Так ты об этом думал?

— Да, — ответил я.

— Но дорогой, — возразила она, — зачем растрачивать себя на какие-то пустяки, если в этом нет необходимости. Разве ты не счастлив? Разве у тебя нет всего, чего бы тебе хотелось?

— Конечно, у меня все есть, но я чувствую свою бесполезность, я как будто живу вне жизни, вне всего того, что происходит вокруг. Никогда раньше я не испытывал ничего подобного.

— А что тебя интересует из того, что происходит вокруг? Там вовсе нет ничего приятного, — возразила Марианна. — Здесь, в нашем маленьком собственном мире, гораздо лучше. Нас никто не тревожит, никто не пристает со своими трудностями и мелочными проблемами. Разве ты не любишь меня?

Я опустил глаза. Она сидела, прижавшись щекой к моим коленям, и смотрела на меня.

— Конечно, люблю, но я ничего не могу поделать со своими мыслями. Я люблю тебя, я обожаю тебя, я очень счастлив с тобой, но это еще не все. — Я усиленно пытался подобрать слова, чтобы объяснить ей, что я имею в виду. — Послушай, предположим, тебя лишат рисования. Как ты себя тогда будешь чувствовать?

— Это совсем другое, — ответила Марианна. — Это искусство, требующее полной отдачи. И с этим поделать ничего нельзя. Это вовсе не работа.