Александр Ярушкин - Рикошет

— Роман Григорьевич, покойная Стукова никакой доверенности вам не давала? — подойдя к нему, спрашиваю я.

— Что?!. Это вы к чему?

Развожу руками:

— К тому, что никак не могу понять, зачем вам понадобился перевод на ее имя?

Малецкий сокрушается очень натурально:

— Дети же засунули!

— Стоит ли наговаривать на детей?..

Он запускает указательный палец за воротник рубашки, резким движением ослабляет галстук.

— Роман Григорьевич, вы все время не договариваете…

Плечо Малецкого дергается. Он продолжает молчать.

— Карпов бывал в гостях у Стуковой? — ровным голосом интересуюсь я и пристально слежу за реакцией, пытаясь определить, знаком ли Малецкий с речником, сдавшим в скупку гранатовый браслет.

— К-какой Карпов? — переспрашивает он таким тоном, что я понимаю — ему прекрасно известно, о ком идет речь.

Выдерживаю многозначительную паузу. Не отдавая себе отчета, Малецкий снова переспрашивает:

— Какой Карпов?!

Теперь окончательно ясно, что они знакомы. Начиная опасаться, не повредит ли моя поспешность расследованию, понижаю голос и доверительно советую:

— Роман Григорьевич, ради бога, не усложняйте себе жизнь. Не стоит встречаться с Карповым в ближайшие дни. Это может вам повредить…

— Не знаю я никакого Карпова! — взвивается Малецкий, но тут же осекается под моим взглядом: — Извините…

Сидя в машине, смотрю на удаляющуюся фигуру Малецкого. Он доходит до угла дома, на мгновение замирает, нерешительно оглядывается.

Страшно люблю ходить по магазинам, даже если кошелек пуст. Но в хозяйственном последний раз была лет десять назад.

В магазине с восточным названием «Тысяча мелочей» народу ничуть не меньше, чем персонажей в сказках Шахерезады.

К прилавку, на котором для всеобщего обозрения выставлены различные замки и замочки, задвижки и шпингалеты, пробиться невозможно, столько здесь мужчин, жаждущих оснастить двери ультрасовременными запирающими устройствами и вселить тем самым спокойствие в души близких родственников. Они увлеченно обсуждают конструктивные достоинства и недостатки хитроумных приспособлений, призванных преградить путь в их святая святых.

Мужчины упорно не обращают внимания на хрупкую девушку в строгом костюме, пытающуюся заглянуть через могучие спины и крепкие загривки. Перехожу к решительным действиям. После отчаянных шагов по начищенным и неначищенным ботинкам протискиваюсь к прилавку.

Продавщица меланхолично накалывает чеки на длинную иглу, изредка роняет два коротких слова, полных глубоко философского смысла — «да», «нет». Прошу показать замок, аналогичный тому, который вставлен в двери квартиры Стуковой. Девушка молча выкладывает на прилавок увесистую коробочку.

В коробочке — четыре ключа. На небольшой бумажке нахожу графу «комплектность» и уясняю, что лишнего ключа к замку не приложили. Однако вынуждена проявить настойчивость:

— Девушка, скажите, пожалуйста, к таким замкам всегда прилагается четыре ключа?

Продавщица окидывает меня невидящим взглядом:

— Да.

— А мне говорили, бывает и три?

— Нет.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет.

Значит, все-таки четыре! А таинственный длинноволосый плотник уверял Стукову, что три.

Характер разговора между Стуковой и длинноволосым позволяет предположить, что парень для нее не был посторонним. Имеет ли он отношение к убийству?.. Или только к посещению опечатанной квартиры?

Что же все-таки было спрятано под толстым картоном с золотым тиснением на оборотной стороне фотографии юной Анны Иосифовны?

Выстаиваю длиннющую очередь к телефону-автомату и набираю номер криминалистической лаборатории. Слышу суровый голос Эдварда:

— Лаборатория.

— Здравствуйте, Эдвард Сергеевич, — как можно любезнее воркую я. — Привалова беспокоит… Я насчет своих экспертиз… Там заключения не готовы?

Эдвард отзывается ворчливо:

— Ох, Лариса Михайловна, вечно торопитесь…

— Очень надо…

— Всем очень надо, а нас раз-два и обчелся.

— Ну, Эдвард Сергеевич… Вы же такой добрый…

Сжалившись, эксперт обрушивает на меня такое обилие научных терминов, что я невольно зажмуриваюсь. Однако к тому времени, когда в кабинку начинает стучать монеткой краснолицый мужчина, до меня доходит основной смысл тирады Эдварда Сергеевича.

На внутренней стороне картона с золотым тиснением обнаружены волокна бумаги, используемой для изготовления обложек сберегательных книжек, которые в городе Томске во времена фотографа Пейсахова хождения не имели.

Сигареты «Опал» из пепельницы Стуковой курил человек, имеющий четвертую группу крови.

Волосок, прилипший к утюгу, принадлежал Анне Иосифовне. Отпечатки пальцев на ручке тоже могли принадлежать ей, но они изрядно смазаны.

— Все! — сердито бросает Эдвард. — Заключение отпечатают дня через три.

С чувством благодарю эксперта и освобождаю телефонную будку для вконец истомившегося мужчины.

Когда имеешь дело с богатой покойницей, визит в нотариальную контору неизбежен.

Граждане, корпящие над копиями дипломов, свидетельств о браке и его расторжении, не успевают возмутиться, как дверь в кабинет нотариуса закрывается за моей спиной.

Сидящая за широким полированным столом смуглая блондинка, не поднимая головы, роняет сакраментальную фразу:

— Подождите в коридоре.

Ее низкий приятный голос мне очень знаком. Начинаю перебирать в памяти всех блондинок, с которыми приходилось сталкиваться. Нотариус поднимает глаза, и понимаю, что зря старалась. Тонька Поплавская во времена нашего совместного обучения в институте была брюнеткой.

— Ларка?! — выдыхает она столь удивленно и восторженно, будто и я сменила цвет волос.

Ничего не остается делать, как так же радостно выдохнуть:

— Тонька?!. Откуда ты взялась? Ведь тебя же распределили в Свердловск?!

— Замуж вышла, — победно улыбается Тонька и, глянув на мою правую руку, добавляет: — А ты все выбираешь?

Она меня с кем-то путает. Свой выбор я сделала давно, правда, пока без последствий. Однако доставляю ей маленькую радость, давая возможность ощутить чувство легкого превосходства и в то же время боясь сглазить намечающийся сдвиг в наших с Толиком многолетних отношениях.

— Выбираю.

— А мне, Ларка, честно говоря, повезло. Муж такой! — Антонина восхищенно закатывает глаза. — Во всем помогает. И пол моет, и белье стирает, и в магазин ходит, и с детьми…

— С какими детьми? — вырывается у меня.

— С нашими! Я же двоих родила! — смеется Тонька.

— Ну, ты гигант! — совершенно искренне восторгаюсь я.

В течение последующих пятнадцати минут выслушиваю сведения о муже и детях бывшей Поплавской, а ныне Бянкиной. Тонька рассказывает взахлеб, но наконец, спохватывается: