Мария Амор - Вкус Парижа

В приёмном покое мне на помощь пришёл доктор Серов. Вместе мы вкололи Додиньи миллилитр однопроцентного раствора пилокарпина, промыли желудок слабым раствором марганцовки, а затем ввели солевое слабительное.

Появившийся токсиколог, доктор Тиффено, подтвердил мой диагноз:

– Белладонна. Несомненно. Повезло ему, что доза оказалась недостаточной. Как это произошло?

– Не знаю. Это случилось в аукционном доме. Он оставил свой бокал на подоконнике и вышел на середину зала обследовать предназначенное для аукциона кресло. Он так эффектно разоблачал подделку раритета, что вся публика столпилась вокруг, все смотрели только на него. Кто угодно тем временем мог отравить его шампанское.

К вечеру Додиньи всё ещё хрипел и бредил, артериальное давление оставалось ниже уровня парижского метро, тахикардия продолжалась, лоб пылал, рот был совершенно высохший, безобразно опухшее лицо пугало, но опасность для жизни миновала. Мартина Тома настояла, чтобы я отправился домой, пациента перенял наш неизменный помощник доктор Серов. Русские доктора не имели права заниматься в Париже медицинской практикой, но старик уже давно помогал в госпитале в качестве добровольца, и все мы, включая строгую Мартину, смотрели на легальные препоны сквозь пальцы. Не так-то много французских эскулапов готовы бесплатно ухаживать за прокажёнными и клошарами. Я оставил подробные инструкции: давать пациенту кислород, тело обернуть влажными простынями, голову охлаждать льдом, – а сам с облегчением вышел на площадь Парви.

Душный вечер пах бензином, папиросами и жареными вафлями. От проходящих женщин веяло непременной сандалово-пачульной смесью «Шанели №5». Из распахнутых дверей и светящихся окон кафе вырывались звуки саксофона, гудели клаксоны проносящихся машин, столики на тротуарах занимали парочки и компании гуляк, в темноте угольками тлели папиросы, с парковых скамеек слышался женский смех, под мостом Менял плескалась вода, на ней масляными пятнами качались отражения фонарей и молодого серпа луны. Над городом нависла громада собора Нотр-Дама.

На станции «Шатле» я спустился под землю. Сидя в шатающемся, скрежещущем вагоне, загипнотизированный проносящимися бликами света, думал о случившемся.

Кто пытался отравить Додиньи? Ещё утром я был уверен, что он сам убийца Люпона. Пусть каждая отдельная улика против него была косвенной, но их количество превышало вероятность случайности. Я ожидал, что Савонаролу антиквариата на аукционе арестуют, против него выдвинут обвинение, предъявят доказательства – и нервный холерик быстро расколется. Убийство будет раскрыто, Елене вернут паспорт. Но внезапно главный подозреваемый сам превратился в жертву. Разумеется, то, что кто-то пытался отравить его, никак не доказывало его невиновность. Он по-прежнему оставался самым вероятным убийцей Люпона. Но теперь следствию придётся разобраться ещё и в покушении на самого Додиньи.

Очень сложным это не выглядело. Долго гадать, кто был заинтересован избавиться от Додиньи, не приходилось. Я тащил отравленного к дверям сквозь шпицрутены ненавидящих взглядов Одри, Мишони, Серро, Кремье и Годара. Крестовый поход Марселя, мои расспросы, мой заказ поддельного трона, громогласное заявление Марго, что Люпон признавался ей в своих делишках, а главное – триумфальное разоблачение липового le fauteuil напугали фальсификаторов, оставшихся без всемогущего и авторитетного Люпона.

Я хорошо помнил, как, разговаривая со мной, Додиньи схватил последний бокал с подноса и побрёл с ним сквозь зал, не отпивая. Вокруг была толкучка, движения Марселя, как всегда, были неуверенными и хаотичными, и я невольно беспокоился за костюмы окружающих. Я расслабился, только когда растяпа благополучно донёс напиток до окна и раздался сухой клик стеклянной ножки его флюта о мраморный подоконник. И тут же Додиньи двинулся к креслу и приковал к себе общее внимание. С этого момента к его шампанскому мог подойти любой. Все его недруги толпились у распахнутого окна рядом с бокалом, и никто не обращал на них внимания. Там же курила Одри Люпон, только пару раз выступила вперёд, пытаясь остановить устроенный Додиньи спектакль. Разоблачив подделку, торжествующий эксперт вернулся к окну, а минуту спустя уже валялся скрюченным на полу.

Никто из собравшихся не знал, что Валюбер намеревался арестовать Додиньи незамедлительно по окончании предпоказа. Зато многие ожидали, что неугомонный исследователь артефактов не преминет быть на предпоказе. А кто-то подготовился к этому и подсыпал ему яду.

Несмотря на всю мою неприязнь к Марго, её снова пришлось исключить из числа возможных отравителей. У неё-то как раз были резоны позволить Додиньи вывести покойного махинатора на чистую воду и тем самым напакостить его вдове. Мадемуазель Креспен даже подстерегла ревнителя французской старины и предложила свою помощь. Заодно это позволяло светской бабочке оставаться в центре событий и лишний раз напомнить о себе.

Я увёз Додиньи в больницу, даже не попрощавшись с Еленой. Как она добралась до дома? На метро? Кто-нибудь мог предложить подвезти её. Зал был полон пожилых жуиров, готовых приударить за красивой женщиной, вокруг которой газеты уже устроили сенсационную и двусмысленную шумиху. Я вспомнил фальшивую улыбку её нарисованных губ, её притворный интерес к антиквариату и непритворный интерес антикваров к ней. А она? Приняла бы моя жена любезное предложение подвезти её домой? Или приглашение в ресторан?

От этих предположений под рёбрами запылали уголья. Я тряхнул головой. С недавних пор во мне поселился демон. Он рисовал картины, свивавшие мою любовь в режущий жгут недоверия и ревности. При этом разумная часть моей души знала, что жена верна мне. Но разум шептал так тихо, а шальные эмоции бушевали так яростно, что порой я приближался к помешательству.

Была полночь, я не сомневался, что Елена давно мирно спит в нашей постели. Не сомневался, но, выскочив из вагона на станции «Георг V», невольно ускорил шаг. По лестнице взбежал через ступеньку, и ключ в дрожащей руке не сразу вошёл в замок. Не разуваясь, поспешил в спальню.

Конечно, она спала, рассыпав по подушке золотой нимб кудрей. Как ребёнок, закинула руку за голову. Все мучительные фантазии тут же растаяли, накатила волна раскаяния и нежности. Я поцеловал мягкую ладонь, скинул с себя одежду и прилёг рядом, стараясь не потревожить её сон.

Было душно, тикали ходики, где-то вдали прогромыхал ночной поезд. Я лежал, рассматривая мертвенный свет оконного переплёта. Налетел порыв ветра, занавеска вздулась, запузырилась, потом пошёл дождь, и спальню затопил запах прибитой пыли, мокрого тротуара и выхлопных газов. По асфальту шуршали шины, крякнул клаксон – может, это Дерюжин развозил клиентов дансингов и борделей. После больничной вони рвоты и лекарств, после хрипов больного тихое дыхание Елены, её тёмный силуэт, щемящая сладость её «Арпежа» казались рыданьем скрипки, пришедшим на смену грохоту турецкого марша.