Мария Амор - Вкус Парижа

– Трудно поверить, что этот эксцентрик мог в кого-либо попасть, – прошептала Елена.

– Выстрел был сделан почти в упор, – вступился я за Додиньи.

Тот как раз заметил меня, обрадованно засверкал окулярами и двинулся к нам неровными зигзагами. Оказавшиеся на его пути поспешно расступались, замешкался лишь официант с последним бокалом шампанского. Додиньи едва не опрокинул и поднос, и официанта, но каким-то чудом всё же удержался на ногах, даже ухватил бокал и благополучно добрёл до нас, не расплескав напитка.

Публика столпилась вокруг, с интересом ожидая дальнейших чудачеств. Додиньи многозначительно подмигнул мне и склонился к руке Елены:

– Вы стали ещё прекрасней, мадам.

Елена спросила:

– Разве мы уже встречались, месье Додиньи?

Тот прижал палец к губам, прикрыл глаза и принял важный вид человека, хранящего чужую тайну.

Я кивнул на Марго в углу:

– Неожиданная у вас спутница.

Додиньи оглянулся:

– Кто? А, мадемуазель Креспен. Мы столкнулись у входа. В жизни она гораздо привлекательней, чем на газетных снимках, не так ли? Она предложила мне своё содействие в разоблачении махинаций Пер-Лашеза. Очень благородно с её стороны.

Марго стояла в углу одна, как зачумлённая. Благородная готовность нагадить вдове явно не принесла ей популярности среди антикваров.

В этот момент в дверях появились два русских коллекционера – князь Куракин и Александр Александрович Попов. Следом в зал вошёл инспектор Валюбер с двумя сержантами, и я выдохнул с облегчением. Присутствие сержантов позволяло надеяться, что в намерения полиции входил арест.

Додиньи тоже заметил ажанов, но продолжал вертеть ушастой башкой во все стороны и диковато улыбаться. Наконец поставил бокал на подоконник, потёр руки:

– Ну что, настало время раскрыть карты? Точнее, перевернуть стулья?

Выудил из кармана белые хлопчатобумажные перчатки, театральным жестом натянул их и двинулся к стоявшему посреди зала голубому креслу.

Одри громко спросила:

– Что он делает?

– Мадам, я собираюсь взглянуть на ваш лот, – Додиньи шутовски поклонился в её сторону. – Как каждый потенциальный покупатель, я имею право исследовать его перед аукционом.

Он перешагнул через окружающий кресло шнур. Серро махнул служащему в униформе, тот сделал шаг к Додиньи, но князь Куракин выступил вперёд:

– Предпоказ предполагает физическое обследование экспоната.

– Для тех, кто намеревается приобрести экспонат. Месье Додиньи – гонитель моего покойного супруга и ничего приобретать не собирается.

– Месье Додиньи проводит экспертизу стула для моей галереи по моей просьбе, – подал спокойный, но уверенный голос Попов.

Вдова не сдавалась:

– Месье Додиньи повредит ценнейший экспонат!

– Я?! – Додиньи искренне возмутился. – Да я скорее себе глаз выколю, чем поврежу подлинный le fauteuil !

– Вы слышите?! – возмутилась Одри. – Он заранее предполагает, что экспонат не подлинный.

Низкий, напряжённый как струна контрабаса голос Марго пропел:

– Жена, конечно, всегда узнаёт последней, но мне Ив-Рене часто хвастался своими подделками.

Одри сделала вид, что не слышала. Если Марго Креспен умела скрывать свои чувства, то Одри Люпон умела ещё и не действовать под их влиянием.

Воспользовавшись паузой, Додиньи воздел к потолку выпроставшиеся из рукавов тонкие волосатые запястья, потряс клешнями ладоней:

– Мадам и месье, известно ли вам, что это уже четвёртый стул работы Деланнуа для мадам Дюбарри, внезапно возникший на рынке за последние три года? – он победно оглядел публику. – Насколько это вероятно, чтобы четыре стула этого мастера были обнаружены и выставлены на продажу почти одновременно?!

– Чего тут такого-то? – прохрипел Мишони. – Кто знает, сколько он их сделал?

– Я знаю, поскольку я читал его дневник, – театральным жестом Додиньи закинул за спину концы жёлтого шарфика. – За пять лет присутствия графини Дюбарри при дворе – с апреля 1769 по май 1774 года – Деланнуа сделал всего двенадцать les fauteuils , один из них с чуть более высокой спинкой для его величества.

Мишони бесцеремонно повернулся к всезнайке задом.

Елена прошептала:

– Он мне нравится! Видно, что горит своим делом. Один этот перстень-ларец на его мизинце чего стоит. И эта жёлтенькая верёвочка повешенного на шее!

В общем молчании князь Куракин сказал:

– Похоже, нам следует выслушать месье Додиньи.

Служащий отступил. Додиньи нагнулся, с неожиданной силой приподнял кресло, проворно перевернул его на попа и опустился перед ним на колени. Любопытные сгрудились вокруг, заслонив спектакль. Я пристроил свой бокал на стопке каталогов и протиснулся поближе к происходящему. Скорчившись на полу, скептик с помощью лупы изучал недра деревянной изнанки кресла. Краем глаза я заметил, что Мишони подошёл к служащему, что-то приказал ему, тот принялся подавать знаки кому-то невидимому за дверью. Похоже, несмотря на заступничество Куракина и Попова, дотошного и чрезмерно эрудированного эксперта всё-таки выставят вон.

Додиньи поднял голову и торжествующе провозгласил:

– Наклейка! Наклейка наполовину оторвана, а наполовину осталась приклеенной! – и нырнул обратно в стул.

Жерар Серро возмущённо крикнул служителю:

– Прекратите эту комедию! Это не рассматривание лота, а попытка опорочить трагически погибшего человека! Это хулиганство!

– Выгнать каналью пинками! – загромыхал откуда-то с задних рядов Мишони.

В зал вошли трое молодых людей в униформе аукционного дома и направились к Додиньи, но их остановил Валюбер:

– Господа, я присутствую тут в качестве инспектора французской полиции и намерен разобраться в ситуации.

Серро отмахнулся сигарой:

– В какой ситуации? Вы должны заниматься убийством Люпона, а не шутовскими трюками полоумного!

– Я буду разбираться в деле так, как сочту нужным, – не спасовал Валюбер. – Заприте, пожалуйста, двери. Мадам и месье, никто не мешает экспертизе, и никто не пытается покинуть зал.

Ажаны встали у запертых дверей.

– Итак, месье Додиньи, проясните, что вам кажется подозрительным в этой наклейке?

Серро резко повернулся и выбрался из плотного круга зрителей. Его место тут же заняли другие интересующиеся. Теперь все поднимались на цыпочки и протискивались поближе к действию, обещавшему скандальные разоблачения.

Из глубины кресельных недр Додиньи заявил срывающимся, но торжествующим фальцетом:

– Само её существование подозрительно. Оригинальная наклейка 1769 года должна была просто отвалиться, почти не оставив следа. Клей, которым пользовались в конце XVIII века, неминуемо испарился бы от сырости.

Годар возмущённо фыркнул, но Попов утвердительно кивнул. Мийо что-то шепнул на ухо мадам Люпон, она громко пригрозила: