Мария Амор - Вкус Парижа

А что сделает Марго? Удалось ли мне убедить мадемуазель Креспен, что браунинг может спасти её, если вернется к ней, но погубит, если останется у меня или попадет в полицию? Я не полностью блефовал. Я мог доказать, что она могла убить Люпона. К сожалению, я не мог доказать, что она это сделала. Поэтому предложил ей сделку. Ценой письма, доказывающего невиновность Елены, она может избежать выяснения этого вопроса перед присяжными. Испугалась ли она, станет ясно только в ресторане. Если там будет ждать полиция, значит, она убеждена, что сможет перебросить вину на Елену. Но если Марго подумает как следует, а она, я был уверен, будет думать об этом и только об этом всё время до нашей встречи, она остережётся вмешивать полицию. А как я поступлю, если она честно исполнит мое требование? Нет, я знаю её достаточно, чтобы этого не бояться. Она непременно попытается обыграть меня. В ответ у меня был план. А на тот маловероятный случай, что мой план не сработает, я заручился помощью Дерюжина.

К восьми вечера солнце исчезло за домом напротив, квартира погрузилась в тоскливые сумерки. Я надел хрустящую рубашку с воротничком «винг», белый атласный жилет, фрак и брюки с шёлковыми лампасами. Щегольской облик довершила чёрная бабочка, лаковые оксфорды и браунинг в правом кармане. Оглядел себя в зеркале. Костюм от хорошего портного способен вершить чудеса. В раме отражался худой, широкоплечий блондин с решительным взглядом из-под низких бровей и прямой линией твёрдо сжатого рта. Единственное отступление от модного идеала заключалось в том, что хороший вкус требовал разделять волосы на прямой пробор и зализывать их назад. Я даже не пытался. Всю жизнь упрямая косая прядь спадала мне на левую бровь, и привычка откидывать её уже стала механической. Мужчина в зеркале производил впечатление богатого бездельника, на которого оборачиваются в опере и на улице, на котором в дансинге повисают девки. Никто бы не догадался, что он только что потерял любимую женщину. Оставалось надеяться, что я сохраню этот уверенный и сильный вид, не имеющий ничего общего с моим истинным самочувствием.

Телефон Дерюжина не отвечал. Я позвонил в фирму развозов, через которую иногда вызывал его:

– Бон суар , мне требуется такси на весь вечер. Пришлите, пожалуйста, Дмитрия Дерюжина.

– Месье Дерюжин сегодня не работает. Мы пришлём вам другого шофёра.

Странно. Мы договорились, что он отвезёт меня. Наш план требовал, чтобы во время встречи с Марго он был на набережной и не спускал глаз с окна ресторана. Куда он мог подеваться? Что если его отсутствие как-то связано с отъездом Елены?

Мне стало почти непереносимо тошно. Я больше ни в чём на свете не был уверен, кроме одного – я сделаю всё, что в моих силах, чтобы спасти жену от обвинения в убийстве и от приговора. А потом… Потом будь что будет. А пока прочь, поскорее прочь из пустого дома.

Несмотря на прекрасный французский молодого таксиста, я моментально узнал соотечественника.

– Простите, вы случайно не знакомы с Дерюжиным?

– С полковником Дерюжиным? Ещё бы. Знаком и не случайно. Я в Крыму под его началом воевал, а в Париже благодаря ему стал таксистом. А вы откуда с ним знакомы?

– Мы вместе в Галиции служили.

Я вспомнил, как однажды Дерюжин пригнул мою голову в окопе, как выбивал из штаба медикаменты для раненых, как уже здесь, в Париже, всегда был рядом, всегда был готов прийти на помощь. Нет, всё будет в порядке. Это в щель ревности задуло паранойей. На набережной перед рестораном не обнаружилось ничего подозрительного, но если меня арестуют, то, скорее всего, внутри. Я протянул десять франков шофёру.

– Как вас зовут?

– Георгий Гайто.

– Сделайте одолжение, Гайто, подождите здесь пару минут. Если со мной что-нибудь случится, отыщите Дерюжина и дайте ему знать.

Он ничего не спросил, только кивнул и сказал:

– Удачи вам.

– Спасибо.

Я засунул руки в карманы и, стараясь выглядеть беззаботно, шагнул в распахнутую швейцаром дверь. В фойе полиции не оказалось. Дышать стало чуть легче.

Зал был полон мужчин во фраках и женщин в шёлковых туалетах. Пианист играл Шопена, блестел хрусталь, переливались драгоценности и побрякушки, позвякивали серебряные приборы. Я понял, что совершил тактическую ошибку: Марго снова назначила встречу на своей территории. Невзирая на собственный шикарный вид, я чувствовал себя неловко в роскошных парижских ресторациях с белоснежными скатертями и сверкающими бокалами.

Я заранее заказал столик у окна, отсюда прекрасно просматривалась набережная. Второй бокал рейнского вина опустел, когда на улице появилась Марго. Она была одна, но почему-то не подъехала на своём лимончике, а пришла пешком. На сей раз мадемуазель Креспен вырядилась во всё чёрное: чёрное платье с длинными рукавами, чёрная шляпка, даже чулки чёрные.

Через несколько минут она возникла в дверях зала, к столику её почтительно проводил метрдотель. Я приподнялся, приветствуя её поклоном головы, но она неожиданно подошла вплотную и обняла меня, прижавшись всем телом. Потом, как ни в чём не бывало, выбрала место напротив меня.

Метрдотель угодливо отодвинул её стул, она кивнула:

– Спасибо, дорогой Шарль. – Указала на меня: – Кстати, это доктор Ворони́н. С тех пор как месье Люпон погиб, доктор стал знаменитостью. Полиция думает, что это его жена застрелила нашего Ива-Рене. Преступление страсти.

Я только скрипнул зубами. Какого чёрта нужно было сообщать все эти детали официанту? Что она задумала? Метрдотель взглянул на меня соответствующим этим сведениям образом, молча положил меню, поклонился и отошёл. Я оглянулся. Соседние столики внимательно разглядывали нас. Наверняка узнали Марго и были в курсе скандального убийства. Зачем она прижалась ко мне? Даже атласный жилет не позволял возомнить, что эта расчётливая бабочка потеряла голову или пыталась соблазнить меня. Скорее уж смутить. Может, хотела проверить, есть ли в моём кармане браунинг? Теперь она знает. Я невольно оглянулся: не появились ли на входе полицейские? Нет.

Марго уселась, невозмутимо окинула взором зал, позволив мне разглядеть себя. Выглядела она весьма эффектно: изумрудные глаза, длинные тёмные ресницы, сильный нос, алый рот. Только чёрные волосы сегодня были забраны под фетровую шляпку в виде колокольчика. От Елены я знал, что такой головной убор называется клош. Этот чуть скошенный на левое ухо клош, украшенный широкой атласной лентой с бантом на макушке, придавал Марго таинственность и дерзость. На лбу был старательно выложен аккуратный локон в виде перевёрнутого вопросительного знака. Не приходилось сомневаться, что на неё тоже нашлись бы охотники в любом дансинге. Я напомнил себе, что внешний вид мадемуазель Креспен наверняка не менее обманчив, чем мой. Внутри этого красивого тела сидит перепуганная, обиженная и злобствующая душа, такая же чёрная, как её одежда. И со мной она крупно промахнулась: мне никогда не нравились холёные и чрезмерно накрашенные бабочки, а она была бабочкой пар экселанс. Иногда и Елена злоупотребляла полным боевым раскрасом, но я всегда помнил, что дома «русская персиянка» перевоплощается в воробышка, что по утрам она печёт маковые пироги в застиранном халатике, тянется на цыпочках поцеловать меня в шею, во сне прижимается ко мне, а в дождливый день волнуется, не забыл ли я зонт. А Марго вызывала лишь отвращение. Она напоминала таракана – твёрдая хитиновая оболочка и мерзкое, хищное нутро. Сам запах её духов давно ассоциировался у меня с вонью метро и больницы, потому что этой синтетической свежестью пропах уже весь Париж. Ими даже Мартина Тома злоупотребляла.