Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Утром настроение не улучшилось, хотя метель на дворе утихла, день выдался ясный. В большие окна гостиной било яркое солнце. Снегопад и ночная пурга подновили сугробы, их слепящая белизна была нестерпима для глаз.

По Харлампиевской шла баба, неся на коромысле полные ведра. Баба одета в тулупчик старинного покроя, вышедшего давно из моды. Из ведер выплескивалось, солнце успевало посеребрить летящие брызги, упав на снег, они застывали темными кляксами. Вдоль Почтамтской гнал извозчик, издали свистя, гикая на бабу. Та заспешила, шустро семеня ногами, обутыми в неуклюжие пимы, украшенные по голенищу синим и красным узором. Елена Павловна пережила недолгий испуг: ей вообразилось, что рысак сомнет нерасторопную водоносицу. Извозчик крикнул ей что-то озорное, сверкнув белозубой улыбкой из-под заиндевелых усов. Женщина бойко ответила. Парень гоготал, озираясь на нее, и натягивал вожжи, сдерживая разгоряченного жеребца. Седок — недвижимая тумба, увенчанная меховой папахой, — проскользнул перед взором Елены Павловны. Закутанный в овчинный тулуп, он если бы и захотел, так и тогда не смог повернуть головы. Подобно ваньке-встаньке качнулся туда-сюда, когда кошевку занесло на повороте.

Сценка ненадолго развлекла Елену Павловну, сразу же и позабылась. Мрачное настроение накатилось на нее с новой силой. Теперь она уже долго, может быть никогда, не избавится от этого гнетущего чувства. Погода здесь неповинна. Лишь вчера вечером ей думалось, что воющая на дворе вьюга угнетает ее. Но вот и хорошая погода не облегчила душу. Пожалуй, и само время не исцелит, хотя принято считать — время врачует.

«Смотря какой болезнью поражена душа, — невесело подумалось ей. — Бывают болезни неизлечимые».

Никаких звуков с первого этажа не доносилось. После вчерашнего Елена Павловна впервые прислушалась к тому, что слышно снизу. А ведь сейчас там кипит работа: переговариваются конторщики и приказчики, подростки-подсобники носят со склада тюки и ящики — идет сортировка и оценка поступившего накануне товара, — мальчишки нет-нет да и перекликаются друг с другом, хохочут, старшие цыкают на них, то и дело хлопает входная дверь; в другой половине нижнего этажа, на кухне, всегда сердитый поутру повар Никифор ворчит на своих подручных Настю и Пахомку, громыхает посудой, бренчит печной заслонкой…

А наверху тихо. Жизнь в доме течет заведенным порядком, точно ничего не произошло.

Как будто позади дома в каретном сарае ночью не стояли два воза — обычные деревенские розвальни, груженные сеном. Елена Павловна не видела, когда они въезжали в ограду, а и увидела, не обратила бы внимания. Ее занимало лишь то, что касалось домашнего обихода — жизни, которая протекала в особняке на втором этаже. Всем, что делается внизу, на первом этаже, тем паче во дворе, ведал ее супруг Иван Артемович Валежин. Более шести лет назад, по смерти своего отца, он вступил во владение капиталом, собственным магазином Валежиных, всеми торговыми лабазами и лавками. Если бы сани, поставленные в завозню, в самом деле были гружены одним сеном, они бы ничуть не занимали Елену Павловну. Даже глядя на них, она бы не увидела их, по привычке не замечая многого из обыденной повседневности. Лучше бы ей ничего не знать…

Как-то в полушутливом разговоре при многочисленных гостях Иван Артемович, поддержанный приятелями, убеждал ее, будто в торговом деле без мошенничества невозможно обойтись. Что-де мошенничество мошенничеству рознь. Плутуют все. Плутовство как бы входит в правила. В доказательство взял пример из картежной игры: нельзя подменять карту, передергивать, пользоваться колодой крапленых карт — это подлость. Картежный жулик не будет принят в обществе. Но ведь никто не осуждает игрока, который блефует. А что такое блеф, как не надувательство? Ведь тот, кто блефует, намеренно вводит партнеров в заблуждение — обманывает. Но его же не обвиняют в мошенничестве. Всякий, садясь за ломберный столик, знает про это неоговариваемое условие. Точно так и в торговом деле существуют признанные всеми правила — узаконенный обман. Но есть жульничество, которое преследуется законом и которое считается недопустимым. Если среди купечества и встречаются типы, не брезгающие подобными средствами, так действуют они тайком. И уж коли мошенника уличат, так ему никто не подаст руки, его не пустят на порог в порядочном доме, ни одно благотворительное общество не примет от него пожертвований, хотя бы и назначенных для самых благородных целей.

Не все Елена Павловна поняла, поскольку не была сведуща в картежной игре, но одно уяснила твердо: ее супруг Иван Артемович Валежин ни за какие блага не поступится своей честью. Он скорее разорится, пойдет по миру, пустит себе пулю в висок — одним словом, поступит так, как поступают в подобных обстоятельствах порядочные люди, но ни за что не унизится до преступления.

Увы, так она могла думать только до вчерашнего вечера.

Открытие сделала неожиданно. Елена Павловна пребывала в каком-то странном полубреду. Чем было вызвано охватившее ее беспокойство, она не отдавала себе отчета. Сидела у себя над раскрытой книгой, давно уже оторвавшись от чтения. Внезапный порыв начавшейся пурги с громким стуком расхлобыстнул форточку, сквозняком загасило свечи. Морозной влагой шибануло в лицо. На улице надрывно одичалыми голосами завывал ветер. Безотчетный страх охватил ее. В полном смятении Елена Павловна выбежала из спальни.

— Глаша!

Та не отозвалась. И здесь, в малом зале, тоже было слышно, как за двойными окнами неистовствовала вьюга. Бесстрастно ровно светили керосиновые лампы, установленные на бронзовых подставках. Тишина в доме казалась подозрительной, таящей опасность.

— Глаша! Ивашка!

Никто не откликнулся. Елена Павловна в смятении кинулась в детскую — там тоже никого.

После она выяснила, что в это время Глаша, Ивашка и старая нянька Мария, полагая, что никто из них до самого ужина не понадобится господам, уединились в полутемной прихожей возле затопленной печи слушать сказки, какими их развлекал хромоногий истопник Поливан. Там же с няней были дети; разинув рты, они слушали наивную небылицу о похождениях отважного королевича, который пустился на поиски похищенной царевны за тридевять земель в тридесятое царство.

Все это стало известно ей позже, а в те кошмарные мгновения одна-одинешенька в пустом — ей возомнилось, покинутом — доме, она потеряла голову. Дети! Куда девались дети?! Почему все бросили ее одну?

Отсвет лампового луча блеснул на дужке ключа, торчащего из внутреннего замка на двери рабочего кабинета Ивана Артемовича. Елена Павловна изумленно смотрела на ключ. Ни разу за шесть лет, прожитых в доме, она не видела ключа от каморки мужа. Слишком велик он был для такой небольшой двери — скорее пришелся бы к замку от тюремной камеры.