А. Федоров - Масон

Я продолжаю винить только себя в смерти мальчика, долго и упорно питавшего надежды на бесконечные возможности медицины, на совесть ее адептов – эскулапов, отряженных самим Богом для выполнения миссии первых защитников всех обездоленных и страждущих спасения. Ту самовлюбленную дуру в белом халате, завалившуюся спать, я давно вычеркнул из списка профессионалов в нашем деле. Но мне осталось только бесполезное занятие – кусать локти, наказывать себя всячески за то, что не разглядел вовремя "черную душу" коллеги. Я обязан был всю борьбу за жизнь того мальчишки взвалить на себя и только на одного себя!.. Именно в том смысл теперь уже моей функции – главного врача…

Сейчас, стоя в мрачном вестибюле отделения милиции, погружаясь в воспоминания, почему-то неожиданно на меня наплывшие, я не замечал слез, покатившихся по носовым ложбинкам. В душе скреблись кошки – именно те несчастные, брошенные и одинокие, питающиеся по воле жестоких людей из дворовых помоек… Бездомные кошки, как и мысли задним числом, вынуждены поедать уже гниющие отбросы. Однако и мысли и кошки свято выполняют миссию, которую не выбирают, а принимают от Богом. Все сводится к неравной борьбе с толпами явных или виртуальных крыс, несущими инфекции, тлен, эпидемии, безумие поступков. Кошки – недремлющие санитары, пограничники и таможенники нашего городского комфорта. Такое же предназначение в деле создания психологического комфорта и мыслей, отражающих осознание своего греха.

В жизни врачей многое повторяется: они совершают однотипные ошибки и переживают аналогичные страсти. Свои переживания я, например, сравнивал со страницами жизни моего былого друга Сергеева: все совпадало практически как зеркальное отражение. Тогда, на заре моей врачебной карьеры, мне пришлось испытать еще одну душевную пытку – я обязан был вскрывать трупп мальчика, дабы показать всем врачам больницы и прежде всего той бестолочи – выходцу из ординатуры титулованного профессора-педиатра – допущенные ошибки при ведении тяжелого больного. Вскрытие проходило в маленьком тесном морге, при тусклом свете ламп старенького софита. Бледные кожные покровы исхудавшего донельзя мальчика показывали, что он долго боролся с навалившейся на него хворью. Сочетанная вирусная инфекция верхних дыхательных путей длилась более месяца. Все это время с маленькими перерывами мать заставляла ребенка посещать школу, не прибегая практически ни к какому серьезному лечению. Пытка ребенка длилась до тех пор, пока однажды во время урока он не потерял сознание. Тогда-то мальчика и доставили к нам в больницу.

Наверняка у ребенка тянулся сложный процесс, вызванный не только вирусами, но и различными бактериями. Возможно, в общей толпе микробных агрессоров вели коварную атаку и респираторные микоплазмы, клебсиеллы и другая скрытая нечесть. В условиях той маленькой, Богом забытой, больнички провести полное микробиологическое, иммунологическое обследование было невозможно. Но патологоанатомические находки говорили сами за себя. Всегда трудно определить на глаз, какими могут быть взаимоотношения различных респираторных инфекций между собой, каково их влияние друг на друга. Ясно только одно, что, как правило, первичным является вирусное повреждение слизистой оболочки дыхательных путей, приводящее к нарушению дренажной функции бронхиального дерева. У мальчика такой инфекционный процесс уже привел и к поражению практически всех структур головного мозга, миокарда, к патологическим реакциям надпочечников, почек, печени, костного мозга, иммуннокомпетентных органов.

Я сперва подсек ножом, а потом и вырвал "гусак", то есть комплекс всех внутренних органов, из тела ребенка, слегка сместил холодное пустое "вместилище", состоящее в основном из костей, связок, мышц и фасций, на узком цинковом столе. С трудом устроив "гусак" так, чтобы всем врачам были видны плоды их спаянного активным социалистическим движением лечебно-диагностического процесса.

Поражены в той или иной степени были практически все доли легких: они не спадались, передавая моим рукам необычную тяжесть. Плотность ткани, в обычное время представлявшейся воздушной, состоящей из множественных пузырьков альвеол, теперь откровенно напоминали монолитную тушу печени. На поверхности легких видны ложбинчатые полоски – следы долгого надавливания реберных дуг на насыщенную экссудатом ткань дыхательных мехов. Плевра – тусклая, шероховатая, с набольшими фиброзными наслоениями – свидетельствовала о распространенном воспалительном поражении висцерального и париетального листков этого важного защитника легких. Лимфатические узлы прикорневого отдела, также как и в остальных местах тела погибшего мальчика, были увеличены и уплотнены, на разрезе пульпа выбухала.

Тогда длинным хирургическим ножом я резанул по легочной ткани, создавая ровный разрез в глубину: на его уплотненной поверхности, выступили пробки фибрина, что создавало эффект "зернистости". На поверхности обнаженной легочной ткани сероватого цвета отделяются из воспаленных бронхиол и альвеол потоки мутной жидкости, в других местах – массивные гноевидно-слизистые выделения"…

Слава Богу, что на этой стадии воспоминаний Олег за руку вытащил меня на улицу – в переулок Крылова. Если бы мой друг не помог мне вернуться на землю, то я так бы и застрял в подробностях того памятного патологоанатомического вскрытия. Я застыл бы с разинутым ртом где-нибудь рядом с милиционером, вооруженным автоматом. Мент охранял бы вход в "вертеп внутренних дел", а я бы бился в истерике от осознания великого греха этой проститутки – медицины. Ибо она намного чаще только успокаивает или разводит руками от беспомощности, чем явно помогает людям. Но и люди сильно виноваты перед слабой и давно падшей женщиной: они только насилуют медицину, не платя ей вниманием и звонкой монетой. Тунеядцы давно высосали ее истощенную грудь, насилуют безотказное тело и в хвост, в гриву и в прочие беззащитные места.

Там в вестибюле 127-го отделения милиции я мог бы еще многое вспомнить из криминального прошлого отечественной медицины, внимательно взглянув на ее маленькую фотографию – моего собственного профессионального прошлого. Профессионалам, думаю, хорошо известно, что каждый врач, активно практикуя, хочет того он или нет, но создает свое собственное кладбище, заселяя его "человеками-мишенями". В могилу по злому року отправляются те несчастные, кому не повезло. Они попали в зону риска, превратились в следствие диагностических и лечебных ошибок. В том состоит неотвратимое зло врачебной профессии, требующей приобретения опыта методом проб и ошибок, питающегося от сосцов, конечно же не науки, а только тайного искусства… Сейчас у меня как раз было состояние души, очень подходящее для подобных размышлений – меня душили не угрызения совести, а вялая старуха Депрессия – тоже следствие длительного действия профессиональной отравы. Самобичевание – это кнут, никогда не выпадающий из рук достойного медика-профессионала, занятого постоянным самосовершенствованием. Когда расплата за врачебную ошибку – это жизнь пациента, то профессиональная мораль не выпускает твое горло из своих жестких рук. Достойный врач воспринимает боль и мольбу о спасении пациента, как начало собственной казни, несколько отсроченной именно для того, чтобы сперва попробовать помочь страждущему. Иисус Христос и практикующий медик навечно спаяны братской дружбой и, может быть, генетической связью…