Элти В. - 1415131131738

Эди обходит костёр по кругу, позволяя цепкому запаху дыма въедаться в волосы, и мерно щёлкает зажигалкой.

– Если кости не сгорят, что будешь делать? – спрашивает Ребекка, задирая голову на Эди и щурясь от света.

– Продолжать, – пожимает плечами та.

– А если сгорят?

– Продолжать.

– Но… что ты ожидаешь найти?

– Ничего, – честно смотрит ей в глаза Эди. – Будет здорово найти их целыми и невредимыми, но ожидать чего-то или даже представлять – это только помешает.

– Я тоже боюсь представлять хорошее, – поджимает губы Ребекка, и хотя Эди не говорила подобного, Ребекка абсолютно права.

Остановившись под дымом ещё разок, Эди принюхивается.

– Ребекка, – шепчет она и пальцами подзывает к себе, будто боится спугнуть дым. Понятливая Ребекка поднимается с куртки и подходит.

– Фу! – тут же выпрыгивает она из дыма. – Ну и вонь! – её лицо складывается в отвращённую гримасу от горько-кислого запаха.

– Похоже, это обугливаются остатки мяса на костях, – вдумчиво комментирует Эди, ничем, кроме нахмуренных бровей, не выдавая омерзения, – я специально недосрезала.

Ребекка плюхается обратно на куртку, чтобы зарыться носом в упаковку, в сладкий запах консервантов, а Эди принюхивается к дыму ещё разок: как долго продержится запах?

– Эди, – зовёт Ребекка, – а почему ты не ездишь на машине? Не разрешают?

– Не хочу, – отмахивается та. – Нет времени учиться – экзамены на носу.

Родители не смогли подарить машину на семнадцатилетие Дхимы, но подарили ей, никогда к машинам не тянувшейся – это не прозрачный намёк, это самый настоящий штамп замены. Может, родители не заметили параллели, может, они не поняли свой поступок. Эди не злится и не обижается. На самом деле, мир вокруг неё почему-то устроен так, что злятся и обижаются на неё постоянно, а она – никогда. Она размышляет трезво: в её силах провести линию и ещё, одну за другой, сколько бы их не понадобилось, чтобы отделить себя от недостающих детей. Призрачные воспоминания о них окутаны ироничным теплом, но всё же у Эди свой фундамент, и день за днём на нём появляются и сменяются детали, которые выбирает она. Как бы долго папа не всматривался в её лицо, даря книги загадок, в ответ смотрит не Калтрина, а Эди. И что бы ни ожидали от неё тоскующие глаза, снова и снова давая свободу выбора, она выбирает себя.

Обсуждать это не хочется, и врёт она лениво – неудивительно, что Ребекка не ведётся.

– Ты не готовишься к экзаменам, Эди, – отрезает она и ложится на спину, дожёвывая печенье.

– У тебя нет доказательств, – указывает ей Эди, прежде чем лечь по другую сторону от Чипа, на траву – ленивый пример заразителен, да и костям гореть ещё часы.

– И куда же ты решила поступать?

– Не знаю, а ты?

– Подам в академию… Как не знаешь? – обратно поднимается на локтях Ребекка. – Экзамены через полмесяца!

– Ну, в строительное, – кладёт руки под голову Эди, жмурясь на солнце. – В академию естествознаний. В Гарвард.

– Ты везде пройдёшь, – скромно замечает Ребекка, почёсывая счастливый собачий бочок. – Только нужно правильно документы заполнить.

– Я в бумажках не смыслю.

– Не хочешь смыслить.

– Поможешь? Ты в них как акула.

Умасленная Ребекка ложится обратно и, разворачиваясь к Эди, случайно ударяет руками Чипа – как по команде он взмыливается и бежит копать норы.

– И всё же, – не забывает Эди, – куда ты подала документы?

– Академия искусств. Правда, там большой конкурс, – обнимает она себя руками, – так что подала ещё в местный, общий.

– Общий, – морщится девушка. – Творческое самоубийство.

– Я не так хороша, как те дети, что занимаются дополнительно.

– Я слышала, они могут нарисовать ровный круг и даже закрасить его разными оттенками серого, – ровно говорит Эди, но не уловить насмешку в её словах невозможно.

– Что бы ты понимала, – бурчит Ребекка. – Ты назвала «Американскую готику» раскраской детсадовца, у которого остались только неинтересные цвета.

– То есть что-то в искусстве я всё же понимаю.

Ребекка фыркает: Эди отличает сложное искусство от простого, посредственное от интересного, но необъяснимый трепет перед истинной красотой остаётся непонятным для пытливого ума.

– Ты больше, чем листок бумаги с правильным градиентом, – не отступает Эди. – Ты знаешь, как правильно залить цветы смолой, и можешь перерисовать лицо Барби на нормальное. Для тебя вплести бабочку в косичку – это обыденность, а для них – беспрецедентный случай.

– Вот именно, что это им не подходит.

– Мир не меняют подстраивающиеся люди, Ребекка, – говорит она ниже обычного. Так, что Ребекка замирает. – Мир меняется под тех, кто ему не поддался.

Но в ответ ей тоскливое:

– Я не та, кто меняет мир, Эди.

– Мысли об этом доставляют тебе удовольствие?

Вздохнув, Ребекка шепчет: «Не знаю я». Но они обе знают, что сомнения раскалённой ложкой выскребают из неё стержень.

– Ну вот, допустим, закрой глаза, – упорно продолжает Эди, жмурясь на солнце, – и представь, что ты занимаешься цветами в смоле, готовишь духи или что угодно другое, что тебе нравится. Представила?

Уголки пухлых губ едва заметно поднимаются – представила.

– А теперь представь, что ты занимаешься этим неделю, придумываешь что-то ещё, занимаешь дальше: и месяц, и год, и два. У тебя всё больше материалов, ты можешь купить ландыши и шёлк.

– Паучий шёлк, – шепчет Ребекка.

– И даже лунный камень. У тебя всё больше путей, и ты проходишь каждый из них, с каждым годом жизнь всё больше похожа на то, какой ты мечтаешь её видеть. Неумолимо. Каждый день ты всё глубже в реальности, что когда-то казалась невозможной. Скажи мне, скажи, на что похожа жизнь двадцатипятилетней Ребекки, которая проходила каждый желанный путь?

Они замирают на пару искристых мгновений, и Ребекка тихонько отвечает:

– Фантастика.

Её лицо расслаблено, её тело свободно от сомнений, вся её фигура разморена фантазией и немножко – солнцем. Эди невесело улыбается, пока Ребекка не раскрывает глаз.

– Это твой ответ, – говорит она вполголоса. – Это твой смысл.

Кажется, Ребекку так охватили образы, что она покинула этот мир. Отвлекать её Эди не станет – сама закрывает глаза и подставляет лицо пока не кусачим, весенним лучам. Над левым ухом потрескивает костёр и шелестит трава, над правым мерно дышит Ребекка и роет сухую землю Чип. Все звуки сквозь неё пропускает ветер, словно она связана спицами и не может ничего, кроме как нагреваться на солнышке.

– А что ты видишь? – вдруг шепчет Ребекка.

– М? – лениво отзывается Эди, не поворачиваясь, не открывая глаз.

– Когда закрываешь глаза и представляешь себя делающей то, что нравится, где ты себя видишь в конце?