Andy Weiss - Stabat Mommy

И сел рядом с Бо.

А теперь они идут слушать Бетховена…

… пока они шли к машине, им встретились все, кто только мог встретиться, даже МакКой. Режиссер смерил их оценивающим взглядом и окрикнул, резко, как всегда:

– Далеко не уходите!

– Мммгм, – невнятно промычал Тедео, ускоряя шаг.

Каждый раз это происходило независимо от него. Он так спешил побыстрее уйти от людей с неприятными, резкими и громкими голосами, что переставал контролировать себя, и ловил себя на том, что почти бежит. Нельзя так. Иначе это станет заметно, и вся его маленькая тайна больше тайной не будет, а сам он окажется в позиции инвалида, на которого все с любопытством смотрят и тихонечко жалеют.

Тедео передернул плечами и выскочил из павильона.

Машина снова стояла почти у самых ступенек, но на этот раз у выхода толпились курящие и отдыхающие. Тедео бибикнул сигнализацией и, дождавшись, пока Бо заберется внутрь, коротко кинул:

– Давай отъедем.

Бо молча кивнул.

Под удивленными взглядами половины съемочной группы машина взяла резкий старт и исчезла за углом павильона.

Они остановились через пару поворотов, у площадок, на которых сегодня ничего не снималось.

На территории огромного студийного комплекса было множество укромных уголков – ряды домов, на которых снимались «уличные» сцены; небольшие парки, которые служили для имитации «леса»; были даже целые городские кварталы с кофейнями, магазинчиками и крылечками жилых домов. Разумеется, ненастоящие. Сейчас многие из таких декораций под открытым небом пустовали, и Тедео припарковался около какой-то узкой улицы, которая в заброшенном виде выглядела немного жутковато.

Мотор заглох, и в машине стало тихо.

Тедео покопался в стопке дисков и негромко спросил:

– Ты хочешь что-то определенное?

– Нет, любое, – так же тихо ответил Бо, внимательно наблюдая за руками Тедео.

Тедео выбрал Сонату №17 для фортепиано. Одну из своих любимых. Почему-то именно она сегодня пришла ему на ум, когда Бо попросил послушать с ним Бетховена.

Не тратя ни слова, ни время, Тедео нажал на «плэй», и салон машины наполнили ласковые, задумчивые звуки. Соната начиналась очень нежно, и Тедео, откинувшись на спинку кресла, снова по привычке закрыл глаза – и увидел себя за клавиатурой. Словно волны, одна за другой накатывали пассажи, сначала полупрозрачными пенными кружевами, затем – все тяжелее, неспокойнее, взволнованнее… И вот – гребень волны, напряженный, почти яростный, угрожающий, как напитанное близком дождем тяжелое небо – и снова все затихает и отступает почти безнадежно…

В этой сонате была какая-то обреченная грусть и отчаяние, которое удивительным образом совпадало с тем, как Тедео ощущал свою душу. В своей реальности он иногда чувствовал себя готовым бороться – но случайно брошенное ему слово, случайная фраза или взгляд могли полностью лишить его способности сопротивляться. Он ломался, отступал, делал шаг назад, опускал руки… в этой сонате все было ровно так же – всплески силы, гнева и мощи чередовались с тихой, бессильной покорностью и смирением. И каждый раз, когда наступали в музыке эти периоды светлой грусти, Тедео словно удивлялся им, словно не ждал их снова увидеть, словно сожалел о своей слабости и безволии.

Семь минут сонаты закончились. Повисла тишина.

Тедео открыл глаза – и увидел совершенно мокрое от слез лицо парня.

– Эй, ты чего? – испугался мужчина.

– Он ведь проиграл? – еле слышно спросил Бо.

– Кто?

– Тот, кто боролся. Он так долго сопротивлялся… но в конце сдался, да?

Тедео молча смотрел на него, не зная, что ответить. Ему вдруг стало страшно. Он так привык ощущать себя частью этой музыки, так хорошо знал каждую ноту и каждый штрих, что давно уже утратил новизну восприятия. Он даже не задумывался, чем, с точки зрения неосведомленного слушателя, «по сюжету» заканчивается соната. А и в самом деле, чем? Борьба, отчаяние, злость, поражение – все там чередовалось и наслаивалось одно на другое, но в конце… в конце и в самом деле арпеджио затихает все в том же опустившем руки миноре.

Значит, эта соната точно про него.

Он тоже никогда не выиграет.

Он всегда отступает. И в любой борьбе ему хочется только одного: прекратить бороться.

А Бо все смотрел на него своими синими глазищами, и неловко стирал со щек влажные дорожки.

– Бо… – Тедео впервые, кажется, назвал парня по имени – внезапно захотелось перекатить на языке этот гладкий камушек, – Бо… ты и самом деле увидел?

Бо кивнул и опустил голову.

– И ты никогда не слушал это раньше?

Длинная темная челка качнулась отрицательно.

– Тебе понравилось?

Странное дело. Обычно именно Тедео в общении был тем, кто молчит и отвечает кивками. А сегодня он впервые оказался в роли того, кто спрашивает. Кто хочет узнать и услышать МНЕНИЕ. И, что удивительно, ему действительно интересно было его узнать…

– «Понравилось» – неправильное слово, – Бо выдохнул и сцепил пальцы, – меня эта музыка напугала. Я увидел кого-то, выбивающегося из сил, одинокого, тщетно цепляющегося за надежды. И срывающегося вниз, падающего, погибающего. Стало невыносимо печально, больно за него. И ничего нельзя с этим поделать. Не хочу такого финала, страшно… Бетховен писал это о себе?

– Бетховен ВСЁ писал о себе, – глухо ответил Тедео, чувствуя, как перехватывает горло.

– А почему тебе…

Телефонный звонок перебил его, и Тедео, не сдержавшись, вслух чертыхнулся.

– Тедео, подходи к площадке на читку нового варианта сценария, – сухой голос МакКоя, как обычно, резанул по перепонкам, и мужчина скривился, совершенно не стесняясь сидевшего в машине Бо.

– Иду.

Нажал на «отбой», помолчал, глядя перед собой.

– Давай потом послушаем что-нибудь еще? – Тедео очень старался, чтобы в голосе не прозвучала мольба.

– Я бы очень этого хотел, – в голосе парня внезапно прорезалось что-то мягкое, и мужчина поспешно завел мотор, чтобы разбавить повисшую в тишине интимность.

– Если хочешь, после читки новой версии можем…

– Хочу.

Честно говоря, Тедео было немного неловко.

Он прекрасно помнил подслушанный разговор, прекрасно осознавал, что нравится этому мальчику, и так же прекрасно понимал, что тот будет готов хоть Бетховена слушать, хоть Берндта с его какофонией. Но ему очень понравилась реакция Бо. Ему понравилось, что человек – даже если и из симпатии лично к нему! – способен видеть то, что он, Тедео, слышит. Тедео получался проводником между собственным слухом – и глазами Бо. И его эта роль захватила… он захотел делиться. Захотел показывать все то, чем восхищался сам. Захотел с кем-то разделить упоение музыкой, но разделить не вербально, обмусоливая каждый такт избитыми метафорами, а на уровне эмоций. Ведь, по сути, они просто слушали музыку. Тедео погружался в себя и свои эмоции, а Бо смотрел на Тедео.