Агния Шугурова - Бычки в томате. Иронический детектив

– Катрина, слава Богу, ты пришла в себя!

– А сын? Где мой сын? Что с моим ребенком?

– Ребенок погиб. К сожалению… Фрау Хильда, флоразепам, срочно! Колите! Да куда угодно, хоть в шею, только колите, ради Бога! Она сейчас убьет и себя и нас!

…Потом были долгие месяцы депрессии, ночные кошмары, детский плач, доносившийся вдруг из ниоткуда. Очень болела грудь, потому что мудрая Природа никак не ожидала подобного поворота событий, и молока у Трины было много. Вилли все чаще стал видеть горячо любимую жену лежащей на боку в своей кровати в обнимку с подушкой и поющей ей колыбельные песни. Трина перестала мыться, перестала расчесываться, и, самое страшное, – она отказывалась есть. И пить. Вилли подумывал о консультации психиатра, он был в отчаянии. Как вдруг…

***

– Вилли, скорее включи телевизор!!!

Запыхавшийся сосед Михель барабанил в окно. Вид у него был такой, будто на Виршем как минимум приземлилась летающая тарелка.

– Вилли, впусти! Включай! Вот! Вот, смотри!

«…согласно Российскому закону по каким-либо причинам, но они ухитряются продать своих новорожденных детей новым родителям…»

– Это незаконно, Михель, это невозможно!

– Вилли, ты потерял сына, а скоро потеряешь жену. Для тебя еще есть понятие «невозможно»?!

Так ему удалось вдохнуть надежду в угасающую Катрину, и они стали обдумывать план и собирать деньги для поездки в Россию.

***

– Вот так, дочка. Подыскать там малыша нам помогла беременная девушка, ровесница Трины. Она собиралась замуж за молодого юриста по имени Клаус, от которого ждала ребенка. И надо же было такому случиться, что мы знали этого парня – Клаус жил в Виршеме, а в Россию приезжал по обмену опытом, и мы, оказывается, с ним были прекрасно знакомы! Воистину, пути Господни неисповедимы. Трина всегда говорила, что это был Божий знак… Клаус был хорошим человеком и талантливым юристом. Только благодаря его стараниям мы избежали очень многих проблем с оформлением документов на Леонарда! Мы как-то сразу подружились, общение нам давалось без особого труда. Клаус и его будущая жена покинули Россию вместе с нами. Здесь они поженились, у них родился мальчик, всего на два месяца младше нашего Леонардо, мы до сих пор поддерживаем отношения, да. Что-то я отвлекся…

Мы привезли Лео в Виршем… Мы были счастливой семьей и очень любили друг друга! А потом, когда Лео исполнилось пять, приехала эта жуткая женщина, Елена… Она была очень злая, с каким-то страшным амбалом рядом. Утверждала, что вся наша сделка была незаконной и она намерена забрать своего сына назад, в Россию, угрожала Трине. Ты взрослая девочка, Рут, и ты знаешь, чем это могло закончиться для нас с женой. Трина не дожила бы ни до суда, ни до тюрьмы, да и я тоже. Мы решили, что лучше продолжать жить со своей тайной, в мире и согласии с самими собой и законом и знать, что где-то по свету ходит наш приемный сын. Мы ни на секунду не забывали о его существовании, девочка. Ни на секунду, поверь. Мы даже праздновали вдвоем в Триной его дни рождения каждый год. Каждый год, да. Я не уверен, что Елена смогла обеспечить ему достойную жизнь, но мы – законопослушные граждане, Рут! Мы с Триной ежегодно исправно отправляли Елене деньги на воспитание Лео. Сейчас ему должно быть сорок шесть, хотя… я не уверен.

Старый Вилли плакал.

Рут застыла над тарелкой, надетая на вилку колбаска повисла в воздухе. Она помнила старое пожелтевшее черно-белое фото играющих на лужайке перед замком двух малышей лет четырех. Это фото, сколько себя помнит девушка, всегда висело в комнате Вилли над старинным ореховым комодом. Ребята сидели на корточках спиной к объективу и что-то очень уморительно рассматривали в траве, рядом валялся сачок для ловли бабочек. Один из них был одет в комбинезон и колпачок с помпоном (Рут почему-то была уверена, что колпачок был красным). Именно этот помпон она запомнила особенно четко, хотя фотографию видела очень, очень давно. Рут никогда не задумывалась, кто второй ребенок, да это ей было и не интересно. Она просто знала, что один из них – ее папа в детстве, возможно, он как раз и был тогда Помпоном? Надо бы спросить Трину про колпачок, но не сейчас, не сейчас.

Рут смотрела на стариков так, будто увидела их впервые в жизни. Она и представить себе не могла, сколько горя выпало на их долю. Девушка не могла поверить, что после всего пережитого можно остаться в здравом уме и доброй памяти, не наложить на себя руки и не наделать глупостей. Видимо, Бог был на их стороне, раз позволил им все это провернуть! Но затем внезапно отвернулся, решив, что им уже достаточно от него пряников. Видимо, теперь его внимание привлекло что-то более значимое, чем судьба двух маленьких людей из крошечного немецкого городка. Ведь на то он и Бог, чтобы самому решать, что в этом мире важно, а что – нет.

Рут молча подошла к дедушке Вилли и крепко обняла его. Постояв с минутку, она направилась к Трине, достала из кармашка джинсов маленький сверток, развернула его, и на свет появился золотое сердечко с тремя небольшими бриллиантами и гравировкой «С любовью» на обратной стороне. Она аккуратно надела подарок на шею Трины.

– У вас есть я.

Девушка развернулась и быстрыми шагами вышла из дома, прыгнув в автомобиль и велев водителю как можно быстрее довезти ее до замка. Ей хотелось побыть одной. Слишком много всего произошло за последние дни, все это нужно было хорошенько обдумать, рассортировать по степени важности, разложить по полочкам. Но об этом она подумает завтра!

Предательские едкие слезы защипали глаза, но Рут не позволила им пробежаться по ее лицу – она быстро обернулась и посмотрела в заднее стекло на удаляющийся аккуратный, будто пряничный, домик стариков.

***

– Я уже дома! – прокричала Рут в телефонную трубку.

– Не обиделась на нас, дочка? Что-то мы с моим стариком совсем раскисли, не дело это! Не сердишься?

Голос Трины срывался и дрожал. Ах, да! Вот сейчас, пожалуй, можно и спросить…

– Тринушка, какого цвета колпачок с помпоном на той старой фотографии? Кто из этих малышей Леонард?

– Леонард как раз с помпоном, шапка была красного цвета. А что это ты вдруг спросила?

– Да так, ностальгия. Люблю вас!

Рут тихонько нажала «отбой». Сейчас был тот самый момент, когда им необходимо побыть наедине друг с другом и выплакать ту боль, которую они не смели обнаруживать столько лет, маскировали весельем и улыбками. Они прятали ее в вазах с садовыми цветами и яблочных пирогах, закрывали ее в хлеву с поросятами и кроликами, таили в своих сердцах, скрывали от посторонних глаз, но, прежде всего, – они прятали эту боль от самих себя. Но боль от этого не становилась меньше, она много лет, день за днем точила когти и делалась лишь острее. Боль, как истинная женщина, никогда не прощает равнодушия к своей персоне. Ее можно спрятать, но нельзя уничтожить. Она будет мстить.