Кирилл Берендеев - Тринадцать секунд

Вставать с диктофоном на пузе было тяжеловато, я засунул руки в карман куртки и пошел к нему. Окунев пристально разглядывал меня по мере приближения, а по достижении его скамейки, заявил:

– Очень хорошо, что ты так пунктуален. Теперь сделай милость, вынь свою шкатулку из-за пазухи или я сделаю это за тебя. А теперь садись и смотри на счастливых детей светлым взором, роль папаши для тебя еще старовата, посему считай себя дядей одного из этих пацанов. Да, в их возрасте я столь же восхищался колесом обозрения, и так же охотно, с папиным биноклем ехал на самую высь, чтобы осмотреть город, правда, не этот. Вытаскивай шарманку и положи на колени, чтобы я видел. И кассету дай мне. А теперь пойдем, покатаемся. Всего пару кругов – сегодня чудный день, грех такой упускать. Да и дядя Валера платит.

Кабинка колеса обозрения вмещала четверых, но Окунев сделал все от него зависящее, чтобы нам никто не помешал, а заодно, привлек к этому занятию максимальное количество народа, попутно рассуждая о достоинствах видов на полотнах Левитана и Куинджи, подобные коим мы и будем сейчас наблюдать. У сторожа он выкупил кабинку сразу на два круга, что весьма раздосадовало стоящих за нами, и желающих сделать тоже самое. После чего мы прошли к колесу, дождались подъехавшей кабинки. Нам предстояло подняться на высоту двадцать пять метров и опуститься дважды – за это время он собирался изложить мне свой план в подробностях.

Кабинка дернулась, поползла вдоль настила дальше, Окунев проворно захлопнул дверцу, договорив для окружающих конец фразы: «а теперь я расскажу вам, молодой человек, о творчестве Поленова».

Едва толпа осталась внизу, Окунев мгновенно преобразился, резко повернувшись ко мне, он понизил голос почти до шепота и продолжил:

– Все, на самом деле очень просто. Практически, что тебе предстоит сделать, это придти и уйти. Я буду говорить быстро и не повторяться, поэтому жаль, что ты не взял писчебумажные принадлежности: забудешь чего – и опять повторится, как в случае со мной.

– Не забуду, – упрямо буркнул я, – память у меня хорошая.

Кабинка медленно поднималась над городом. Стали видны голубевшие массивы недалекого парка, стены хрущевок по обе стороны от него, в них уже загорались первые окна.

– Значит, так. Столоначальника зовут Щукин Игнат Борисович, взятки он получает не каждый день, а строго во вторник и четверг. В четверг берет больше, до двадцати тысяч долларов или евро. Те, кто приходят с рабочими – таджиками или узбеками – платят в долларах, с молдаванами или украинцами – в евро. Строить все рвутся.

– Вы обещали не отвлекаться.

– Да. Сбережения за неделю отправляет в банк «Империя», кладет деньги на имя своего племянника, он работает в ДПС, или его жены, она никак не может уволиться с мебельной фабрики.

– Племянник, судя по должности, и так много гребет.

– У него же дети есть, двое, младшего школьного возраста. С такими все мало. А фабрика жены обанкротилась, ну ты в курсе. Щукин деньги получает в четверг, а кладет на счет в пятницу, и так регулярно каждую неделю, я проверял неоднократно. И те взятки, что приносят ему во вторник, тоже отправляются в банк вместе с четверговыми. Я знаю, он арендует ячейку в хранилище, но не представляю, что там может находиться. Возможно, покупает золото.

Кабинка доползла до самого верха. Полгорода простерлось под нашими ногами. Стали видны и высотки на улице Зорге. Окунев бросил взгляд на меня, затем в сторону своего дома, и продолжил:

– Щукин в своих привычках удивительно постоянен, все его действия расписаны буквально по часам, не понимаю, почему это… – он оборвал себя и после паузы заговорил снова: – Вечером он ходит выгуливаться, в парк по соседству, это на пересечении Конона Молодого и Кима Филби. Гуляет с в течении часа, а затем возвращается. За это время его и надо обчистить.

– Каким образом?

– Сейчас дам подробный план. После смерти жены, семь лет назад, Щукин и стал таким автоматом. И все держит на прежних местах, как было при покойной супруге. Последний раз я был у него полгода назад, неприятный вышел разговор, но главное, я убедился, – в обстановке ничего не изменилось. Щукин доживает, – добавил он жестко. – Он весь в работе, ничего для себя не хочет делать, даже не лег в клинику на обследование, когда предлагали. Вот только оружие при нем всегда, и днем и ночью, он с ним не расстается. Более того, он им пользуется: раз убил бродячую собаку на прогулке и дважды угрожал клиентам, мало денег принесли, не как обычно. И несмотря на это его почитают хорошим начальником. Говорят, дела ведет хорошо.

– А деньги? – спросил я.

– Сейфа у него дома нет, полагаю, что он хранит их так же как и все мужчины – либо в носках, либо в рубашках – ты должен знать, где точно.

– Да я…. Разберусь на месте.

– Ты там был? – я кивнул. – Значит, замок видел. Простой, для тебя проблем не составит. Знакомых в доме у Щукина, только соседка, которой он отдал ключи, на всякий случай. Не копайся у двери, бабки народ любопытный. На месте надо оставить следы спешного поиска, пускай думает, о чем угодно. И еще: урони и потопчи безделушки с секретера – это его жены.

Меня передернуло. Окунев, меж тем, продолжал:

– Щукин выгуливаться начинает в пять, через полчаса, как приходит с работы, и до шести. Каждый день. К этому времени надо подъехать к дому, и дождаться, пока он выйдет. Назад Щукин не возвращается, плохая примета. Да, ты видел его хоть раз в лицо? – я покачал головой. – Тогда зайди в паспортный стол, он там висит на доске почета. Полюбопытствуешь. Фото старое, но он почти не изменился. Только поседел весь. Увидишь, что Щукин вышел, немедленно заходи и начинай. И быстро и аккуратно, а не как у меня, – снова уязвил он. И резко замолчал.

Кабина вернулась к выходу, Окунев кивнул сторожу, продававшему последним посетителям луна-парка билеты – народу уже совсем поубавилось, и подождал, пока кабинка снова наберет высоту.

– Вот еще что важно. Дом старый, звукоизоляция никакая, так что старайся все делать очень тихо, – продолжал поучать меня мой наниматель. —Соседка из дому не выходит, это тоже минус. Но я надеюсь, ты справишься достаточно быстро, мест, где Щукин хранил бы свои сбережения, в его «однушке» не так много.

– Полагаю, – вздохнул я, беспомощно глядя, как Окунев вертит в руках кассету. На ней уже был записан наш разговор по телефону, ничего особенного, но мне все равно будет очень плохо, если Окунев завладеет ей насовсем и послушает.

– Да, чуть не забыл главное. Дом проходной, ты, наверное, видел, когда поднимался на этаж. У парадного все время торчат бабки, поэтому не следует тебе, чужаку, шататься взад-вперед, тем более, сначала с пустым, затем, с награбленным, – он хмыкнул. – На черном ходу расположена прачечная, возьми с собой тряпку и бечевку, во что можно было бы обмотать добытое и уходи – непременно черным ходом, как если бы забрал что-то из чистки.