Мария Фомальгаут - Август, в который никто не придет

– А вы пустили…

– …пустил… в большом зале постелили на диване, подушки взбили, одеяла достали, канделябр хозяина признал, сразу же к нему на столик у постели перебрался… И вот понимаете, вот он там спит… а утром проснется… и все жильцы дома проснутся… и умоются… и сядут за стол завтракать… – И он будет сидеть с ними… пить кофе… а это мой город, только мой… понимаете?

– И… и что вы хотите?

– Ну… я вот не знаю, что придумать, чтобы… Ну, я не знаю… чтобы не было вот этого утром…

– А если вам вообще просто придумать, что всего этого не было, и не заблудился он…

– …да как же можно, что придумали, то обратно уже не раздумаешь, понимаете вы?

– Гхм… да? Ну, хорошо… что-нибудь… придумаем… еще что-нибудь…

– …спасибо вам огромное. Выручили.

– А… а что такое?

– Так ему утром позвонил кто-то, он из городка как ошпаренный выбежал, даже кофе пить не стал, дети хозяйские его проводили, он бегом-бегом ботинки шнуровать и бежать, и в экипаже уехал… А что там за звонок был, если не секрет?

– Так убили его.

– В смысле?

– Настоящего его… убили… то есть, он сам себя…

– К-как?

– Да вы сами-то на страничке-то посмотрите в Сети…

Люди, это нечто… вчера тут один знакомый мой, ну, не знакомый, ну, в Сети друг на друга подписаны, так вот он меня к себе в городок в гости пригласил, городок у него есь вымышленный… здоровски так, и в каждом доме по канделябру по нашему, парень, ты крутой, ты спаситель канделябров, респект тебе. И что думаете, пока я там гостил… ну как гостил, он придумал, что я заблудился и в городок его попал… А сегодня с утра пораньше звонок, приезжайте скорее, вас убили. Оказывается, пока я там гостил, меня настоящего полиция арестовать хотела, в дом ко мне пришли, арестовать меня хотели… я от них через черный ход ломанулся, в машину прыгнул, скорей, на газ… ну и правильно, и в столб, и насмерть… Я, главное, понять не могу, что полиция-то прикопалась, вроде и не шумели мы с пацанами сильно, да и вообще, если бы на шум жаловались, чего бы я от полиции убегал…

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

Ты чего, самого себя не знаешь, что ли?

Да то-то и оно, что нет, я же не настоящий, сетевой, я себя знаю только вот такого, в Сети, а какой я на самом деле, хрен пойми…

– А что он на самом деле?

– А то… Вы бы знали все его махинации, вы бы в осадок выпали… Любитель канделябров… там на миллион уголовных статей он дров наломал, там и убийства за ним числятся, и много чего…

– Ничего себе…

– Так что это вам огромное спасибо, без вас бы не стали с ним разбираться, не докопались бы до истины…

– Знаете… а я еще один город построил…

– Ну, вы вообще молодец.

– Там канделябры живут… сидят по вечерам у камина, пьют кофе по утрам, ездят на работу…

– Вот я почему-то знал, что вы это сделаете…

(прямой эфир)

– …особенно благодарен человеку, которого и не знаю толком, он же что сделал, когда от меня один аккаунт остался, и дом арестовали, меня тогда трясло всего, канделябры же, они же погибнут… Он же тогда что сделал, он же целый город для моих подопечных соорудил! Ну и для меня, получается, тоже… сейчас вот, еще парочку на помойке нашел, вот, смотрите, красавцы какие… один погнулся малость, ну это ничего, поправимо… Все починим, будут лучше прежнего…

– Многоклеточное время.

– Что, простите?

– Время. Многоклеточное.

Еще хочу спросить, что нужно делать с этим многоклеточным временем, тут же спохватываюсь:

– А разве… разве время может быть многоклеточным?

В ответ я слышу недоумение, изумление какое-то, а разве нет, а разве не так, а разве может быть иначе.

– Многоклеточное время, – повторяет он.

Спохватываюсь. Спрашиваю себя, кто он. Потому что не может быть никакого его, и вообще никого не может быть, после того, что случилось, я не видел этого, но знаю, – случилось, что-то, после чего остались только пустые города, где одинокий ветер гонит мертвые листья. Я даже не могу сказать, хорошее что-то случилось или плохое, – он не знает, хорошее или плохое, ему все равно, что случилось с людьми в этом городе, – через тысячи лет после моей смерти.

По крайней мере, я не вижу на улицах истлевших черепов, уже это радует, хотя, может, случилось такое, что и черепов не осталось…

Он не дает мне задуматься, он не дает мне спросить – что случилось.

Он не знает.

Хочу спросить, как я умер.

Не спрашиваю.

Уже понимаю – не ответит.

И уже понимаю – здесь, сейчас, это не имеет никакого значения, или меня сбила машина, или я тихо уснул в возрасте девяноста с чем-то там лет…

Здесь это неважно.

Здесь.

Так далеко от привычных сегодня, завтра, вчера, что само время уже не имеет значения.

Время…

– Многоклеточное время, – повторяет он.

– Что?

– Время, – он начинает сердиться, – многоклеточное.

В его сержении я улавливаю, что он разочарован, что он вернул меня в бытие, в жизнь, ненадолго – чтобы я что-то сделал с этим многоклеточным временем, нашел его, собрал его, создал его, ё-моё, я ему что, физик, что ли, да это и физики с таким не справятся, это, извините, не к нам, не к двадцать первому веку, это к какому-нибудь тридцать седьмому или пятьдесят четвертому…

Он повторяет. Собирая остатки терпения в кулак, которого у него нет:

– Многоклеточное. Время.

Время. Время. Отчаянно хватаюсь за остатки разума, иду по опустевшему городу, оглядываю витрины, ну же, ну же, ну пожа-а-алуйста, да не марки почтовые, и не открытки, и не пироги… хотя в пироги надо будет наведаться, и не…