Людмила Герасимова - Абонемент в прошлое

– Боже мой! – испугалась Анна, с подозрением глядя на странную соседку.

– Вы сейчас думаете, что я опасная сумасшедшая? – спросила Лена.

Анна Павловна смутилась:

– Нет, ну что ты! Всякое в жизни бывает.

– Я до травмы спокойно спала. Иногда, ну совсем редко, видела самые обычные сны. Часто даже не запоминала, что наплетётся ночью. А теперь стоит закрыть глаза, как со мной происходят такие вещи, которые в моей, настоящей, жизни не могут происходить ни-ког-да! И самое страшное, что всё настолько по-настоящему, что я всё чувствую: и боль, и запахи, и жару. И переживаю, как наяву, – разоткровенничалась Лена, как это часто бывает в поезде или в больнице: рассказываешь малознакомому человеку самое сокровенное в надежде больше его никогда не встретить. – Правда, звать меня в том мире по-другому. И лет мне около пятнадцати. И мать у меня другая, и есть три брата. А на самом деле я у родителей одна… Но самое страшное: меня отдали в другую семью замуж за одиннадцатилетнего мальчишку – сына Миная, мужика злобного, гадкого, просто омерзительного!

– Да как же это такое может быть? – не поверила Анна Павловна. – Где такое видано? Женить пацанов!

– Вы же изучали в школе историю Древней Руси.

– Ну, ты и вспомнила! Когда это было!

– Всё равно что-то же должны помнить! А я живу будто в двух мирах. В одном, настоящем, лежу в больнице с оперированной головой, мне двадцать лет, у меня однокомнатная квартира, которую мне оставила бабушка, когда переехала в квартиру своей сестры. Я работаю в небольшой фирме и учусь заочно в университете на биологическом факультете. У меня в этом мире нет любимого человека. То есть вы понимаете, что я имею в виду: у меня ещё ни с кем не было близких отношений. А в другом мире мне ещё нет пятнадцати, я живу в небольшой деревне из семи дворов. В каждом дворе изба-полуземлянка, отличается от соседней только размером и высотой. Крыши во всех избах из дёрна, а пол из глины. На него бросают солому, зимой шкуры животных, и вся семья спит на полу покатом. А печки без труб – дым идёт прямо в избу. В том мире у меня нет отца: его задрал зимой медведь. Домом правит моя мать, ещё у меня есть три брата, все старше меня, но ещё холостые. До замужества меня родные баловали, почти не заставляли работать. А в семье Миная все старшие дети – два сына и дочка – за осень и зиму умерли друг за другом от какой-то болезни. Остались в живых только двое: сын Варнава (ему одиннадцать лет) и восьмилетняя дочь Васёна. Осталась семья без работников, вот и сосватали они меня в начале весны, перед пахотой. Отдала меня мать в эту семью. Думала: пока подрастёт мой муж, не будет меня бить, и я окрепну.

В первую же ночь, как попала я в чужой дом и уснула, как и все, на колючей дерюжке поверх сена, проснулась вдруг от животного страха: на меня навалилось что-то тяжёлое, с отвратительным запахом, отрыгивающее кислятиной. Грубые руки шарили по моему телу, больно тискали грудь. Я стала извиваться, как змея, чтобы выскользнуть из-под этого зверя, крикнула. Не тут-то было: мой рот накрыла вонючая лапа, и тут случилось то, что я на самом деле никогда в своей жизни, настоящей жизни, понимаете, не испытывала, и теперь навряд ли захочу испытать – так это было ужасно и отвратительно! Это, конечно, был отец моего несмышлёныша мужа. Когда он отвалился наконец от меня и захрапел, я почти без сознания выползла за порог на улицу в мокрой рубахе, чтобы вернуться в родительский дом. Но подняться на ноги и идти не было сил. Только и смогла добраться до лаза в тыне и тут, видно, потеряла сознание. На мёрзлой земле лежала не знаю сколько, пока не очнулась от холода. Опять стала подниматься на ноги, цепляться за прутья изгороди – влажная рубаха замёрзла на мне и торчала колом. При свете луны осмотрела себя: в крови подол, ноги и руки. Я плакала от боли, растерянности, обиды, безысходности. Вдруг сзади на плечо легла мягкая рука – я вздрогнула, боясь обернуться. Оказалось, это свекровь. Она повела меня в хлев и там помогла отмыться, дала свою рубаху, а мою принялась стирать. Я не знала, что делать дальше. Вернуться в избу? Там этот зверь, да теперь и свекровь догадалась – не простит мне мужа. Так думала я, стоя в хлеву, не решаясь ни на что. Свекровь перекинула через перекладину выстиранную рубаху, присела под коровой, нацедила молока в плошку и дала мне в руки. Я пила парное молоко, а она говорила:

– Стерпи, Радуня! Стерпи! Всё стерпится, всё перемелется. Привыкнешь, а там и Варнава подрастёт. Станешь настоящей мужниной женой.

Лена замолчала, переводя дух и словно переживая всё заново.

Анна Павловна, вздохнув, спросила:

– А что дальше-то было? Так интересно! Расскажи! Я такой фильм не видела! Это ж, бедная девочка, ужас какой! А что мать, братья? Не отомстили выродку этому? В суд на него подали или сами расправились?

– Это действительно похоже на многосерийный фильм: стоит мне закрыть глаза, как начинается новая серия.

– Так больше ты ничего не видела? – разрумянилась от любопытства соседка.

– Видела. И не только видела, но и чувствовала.

– И что там дальше? – торопила Анна, ёрзая на кровати.

– Вернула меня свекровь в избу, положила рядом с собой, а наутро свёкор вёл себя как ни в чём ни бывало: мимо ходит – не замечает. Хорошо, что дождь сильный полил, пахать нельзя было, вот и занялись со свекровью работой в хлеву да по дому. Я тогда ходить почти не могла, но видела, что свекровь меня жалеет. И стала она по ночам класть меня у стены, а сама рядом ложилась, меня собой закрывала. Стала я отходить, к жизни возвращаться. Тяжело было в поле: Минай меня не щадил, заставлял даже за плугом ходить. Прошло недели две, и хитрость доброй свекрови больше не спасала меня. Этот зверь стал выдёргивать меня за ноги в сени и подолгу измывался надо мной, потом возвращался спать в избу, оставляя меня, истерзанную, в покое. Так повторялось почти каждую ночь.

– А как же братья, мать? Что ж ты не пожаловалась?

– Вы забыли, что я живу в дикие времена и в дикой деревне? Там выданная замуж дочь – отрезанный ломоть! Жаловаться нельзя – муж и свёкор вправе «чинить наказание». Они могут бить для порядка, «в острастку на будущее». Сноха в семье – самый последний человек: самая тяжёлая работа достаётся ей, и последний кусок – тоже её. В семье мужа она настоящая рабыня. Только свёкор или муж могут разрешать ей выйти со двора. Представьте себе, женщины в доме не имеют права есть без разрешения хозяина, не имеют вообще никаких прав! Только вдова становится в своём доме хозяйкой и пользуется уважением у соседей.

– Ужас какой! Рассказывай дальше!

– А дальше пришла пора жатвы. Стали косить хлеб и вязать в снопы, да с поля во двор носить, чтобы кто чужой не позарился на наше добро. Тяжёлый труд от зари до темна да всё на солнце, а мне всё хуже с каждым днём: силы теряю, на солнце слабею, да животом мучаюсь.