Александр Царёв - Прогулка по Везувию. Криминально-любовный триллер про Одессу 1920-х годов

хмель и может мне все это мерещится. Когда я

все же решился, я обомлел. Девушка

удивительной красоты исполняла песню на

французском. На ней было фиолетовое платье и

несколько рядов белых бус на шее.

Она отправила меня в романтический Париж.

Под эту песню можно было кружиться в белом

танце на Елисейских полях. Я понял, что не смогу

дальше жить, если не познакомлюсь с ней. Но я

не знал, как это сделать. Ее я видел впервые, я

не знал кто она, замужем или нет, возможно ее

муж сидел рядом… Но, как же она красиво пела!

Я не знал, как мне быть дальше и, опрокинув в

себя еще одну рюмку, развернулся полностью,

желая рассмотреть каждую деталь ее тела. Свет

луны, пробивающийся через окна, отражался в

ее карих глазах и кольце с изумрудом на

среднем пальце правой руки. Я забыл обо всем и

понял, что даже если она здесь одна и без мужа,

я все равно не смогу к ней подойти, так как

потерял дар речи. Я жестами показал Оксу, что

надо выйти.

– Ты ее знаешь? – Судорожно спросил я, когда мы

вышли. Огоньки звезд сверкали сквозь листья

старой акации, которая своими ветвями

покрывала крышу " Сиреневого тумана".

– Я таки всех знаю. А кого тебе надо? – Уточнил

Окс.

– Девушку, которая поет.

– Аа.. Эту фифу зовут Лана Ласточкина – певица из

Франции.

– У нее есть муж?

– Вроде нету. – У меня отлегло от души. Я вдохнул

полной грудью бодрящий ночной воздух,

который перемешивался со сладким запахам

акации.

– Ты можешь меня с ней познакомить? – От

волнения мой лоб покрылся небольшой

испариной.

– Хм.. – Окс задумался. – В принципе, мы с

Эммануилом Исааковичем, который, таки,

держит это заведение, ходим в одну синагогу. —

Начал он своим привычным акцентом. – Я могу

пригласить их за наш столик.

– А это Лана, точно не его любовница?

– А шо, тебя это когда-то останавливало?

– Ты прав, мне все равно.

– Так шо, я приглашу их за наш столик?

– Да, давай. – Быстро сказал я. – Нет, стой! —

Сказал я еще быстрее. – Давай не сегодня. Давай

завтра, сегодня у меня гроши в кармане, завтра я

найду деньги и…

– Я тебя понял. – Прервал меня на полуслове Окс.

Мы вернулись и допили бутылку. Я

блаженствовал, наслаждаясь песнями и

красотой Ланы Ласточкиной. Все тревоги от меня

ушли, я контролировал ситуацию и мечтал о

завтрашнем вечере.

– Пойдем пешком или поймать извозчика? —

Спросил Окс, когда мы вышли.

– Ты как хочешь, а я прогуляюсь по ночной

Молдаванке.

– Альфред, ты с ума сошел?

– Не беспокойся, со мной ничего не случится.

Пока я гулял, песни Ланы божественной

флейтой звучали у меня в голове. Ночные улицы

Молдаванки были темными. В прилегающих к

центру переулках царили шум и веселье, гуляли

урки и рабочие. А улицы ближе к Слободке

были погружены в сон. Лишь стрекотание

сверчков, словно в диком поле, периодически

нарушало тишину.

Мне уже не казалось все таким

бессмысленным. Предвкушение завтрашней

встречи было словно ложка сахара в кружке

мутного и крепкого чая моей повседневной

жизни. И все же меня терзали некоторые

сомнения. И это было даже не потому, что мои

карманы были дырявые, почему-то я не

сомневался, что найду на завтра деньги. Это

было потому, что интуитивно я понимал, что

обстоятельства могут сложиться неблагоприятно

и Лана Ласточкина не придет завтра в

" Сиреневый туман".

Время близилось к рассвету, я возвращался

домой. Ночное небо постепенно покрывалось

светлой лазурью. Возле входа в арку я встретил

Леонида Гофтмана, одетого в повседневную

форму ЧК ОГПУ, который, по всей видимости,

возвращался со службы. Каждый раз, когда я

видел подобную форму, у меня на мгновение

останавливалось сердце. И не потому, что я что-

то совершил. Просто я понимал, что моя жизнь и

свобода зависят сугубо от внутреннего и

эмоционального состояния субъекта, носящего

такую одежду.

Гофтман выбросил окурок прямо мне под ноги,

по всей видимости, меня не заметив. Он

выглядел уставшим, на руках виднелись плохо

смытые следы крови. Скорее всего всю ночь

занимался допросами.

Мы пересеклись взглядами и, не сказав друг

другу ни слова, побрели рядом в одном

направлении. Поднявшись на третий этаж, мы

разошлись по квартирам. Меня захлестнула

обида, что мы должны ютиться в коммуне, в то

время как Гофтман живет в точно такой же

квартире совсем один. Войдя на кухню, я, в кое-

то веки, закурил. Обида отошла, ведь, в

принципе, квартира у нас просторная и нам в ней

не так уж и тесно. Соседи хорошие, а

предыдущие ее хозяева, зажиточные буржуи,

оставили квартиру в прекрасном состоянии.

Мои соседи прибывали еще в глубоком сне.

Хмельная моя голова подсказала мне

постучаться в комнату к Инне, но это был бы

чрезвычайно безрассудный и глупый поступок. Я

оглянулся на двери других комнат, было

желание с кем-нибудь пообщаться. Доктор

Блюменколь так и не выходил за эти дни, Петр

Гобченко закрывался на множество замков, он

был всегда настороже, ожидая каждую минуту

прихода ЧК. Он знал, что у них уже заведено

дело на него. Чекисты знали, что Гобченко

воевал на стороне Гетьмана Скоропатского и

сейчас состоит в политически радикальных

движениях, которые пропагандируют контр-

революционные идеи.

Тетю Соню я будить не хотел, поэтому достал из

шкафчика в своей комнате бутылку

коллекционного коньяка, выпил рюмку и

полюхнулся в постель.

Поспав несколько часов, я встал бодрый и

счастливый. Мне хотелось прыгнуть сквозь

время прямиком в сегодняшний вечер. Я умылся

и вышел в коридор, там пахло жареными

бычками. На кухне тетя Соня возилась у плиты, а

за столом сидел немой Берчик. Он носил черную

жилетку на голом теле, из которой выпирал

массивный живот. Ходили слухи, что немой

Берчик раньше состоял в " Черной кошке", но

как-то рассказал то, что рассказывать было

нельзя. За это Альфред Розенберг отрезал ему

язык и с тех пор Берчика все кличут немым. Не

знаю, правда это или нет, но душа у Берчика

была добрая. Друзей и знакомых у него не было,

зато он находил общий язык с тетей Соней. Она

болтала, без умолку, а он слушал и уплетал то,

чем она его кормила. В общем, идеальная пара.

Пройдя мимо них, я поздоровался, залпом

выпил чашку холодного кофе, и не в состоянии

больше ни секунды находиться в мерзком запахе

поджаренных бычков, пулей вылетел из

квартиры.

Во дворе стоял Леонид Гофтман в полной форме

ЧК. Держа руки за спиной, он выслушивал