Игорь Сотников - Дровосек, или Человек, сумевший наломать дров. Книга вторая

– Ну и долго мне ещё ждать, нашёлся тут критик! – во всеуслышанье, громко заявляет буфетчик, прямиком смотря на критика, чьи покрасневшие уши целиком его выдают, не давая ему возможности как-то заставить всех обознаться на счёт себя. – Да вы что, какой я критик?! – потрясая себя удивлением, а не как все могли подумать, пошатывая выпитым, мог бы возмутиться критик обознанно названный буфетчиком критиком. – Вы только посмотрите на меня, разве я похож на критика. – А вот здесь критик явно поспешил и, пожалуй, наговорил себя до критика. Ведь он словесно указал тот ориентир, через призму которого, на него теперь будут смотреть окружающие. И хотя полного единодушия во взглядах на него не будет, – и хотя я ваше исключительное мнение не могу не учитывать, это ваш сосед сверху, сбежавший алименщик и подлец каких свет не видывал, всё же думаю, что он тот козёл, который мне на ногу наступил (и эти предположения совершенно не противоречат тому, что он критик), – тем не менее, он всё же будет признан в этом критично для него важном качестве.

А вот предложи он для схожести своего сравнения кого другого, например, политика, – ну какой из меня политик (здесь нужно утверждать от противного, хитры все эти политики; вечно цену себе набивают), я враль, но с воображением, каких редко встретишь, пьяница, ловелас, кухонный боксёр и в голове у меня только туман из мыслей, – то, пожалуй, у него были все шансы быть признанным политиком, хоть и битым, а не критиком. В чём-чём, а в последнем действии, всегда есть полное единодушие.

Но Критик умеет проигрывать и если его раскрыли, то он не будет выворачивать свою шею, чтобы не смотреть в глаза действительности. И Критик сразу же поднялся на ноги, как только буфетчик показал своё истинное, хамское и главное, вражеское лицо – он на тёмной стороне, администрации театра, тогда как Критик на светлой, на стороне зрителя. Но вот какая же всё-таки не благодарность, и он знает, кто этому способствует – директор театра, зритель во всех неудачах винит не тех, кто за неё отвечает, действующих лиц пьесы и стоящего за постановкой режиссёра, а почему-то критика, который их между прочим предупреждал, а они сказали, что он накаркал провал постановки (опять манипуляции директора).

И Критик, сразу удивив Алекса своей стойкостью на ногах, глядя в глаза этому представителю тёмной силы, администрации театра, к буфетчику, прямиком направился к нему. И хотя Алекс находился позади к Критику и не мог видеть, как тот яростно смотрит на этого подлеца буфетчика, – а по другому, при данных обстоятельствах, Алекс себе и не мог представить взгляда Критика, – всё же он ощущал всю эту невыносимость взгляда Критика.

Ну а то, что буфетчик ответно демонстрировал непоколебимость уже своего ответного взгляда на Критика – по-хамски, с долей презрения стоявшая ухмылка на его лице, только коробила уверенность Алекса в Критике – то Алекса не обмануть этой напускной невозмутимостью. Хоть за спиной буфетчика и стоят могущественные силы в лице широких задов администрации театра, а его тыл прикрывает запасной выход, куда он может в любой момент дёрнуть гонимый справедливостью в лице кулака Критика, Алекс прекрасно видит, как пробирает дрожь ноги буфетчика, который, то растёт, то опускается.

И, пожалуй, в этом своём предположении, Алекс был отчасти прав, буфетчик отлично знал не предсказуемый нрав Критика, который был предсказуем лишь в одном, в своём непредсказуемом поведении. А когда такая абракадабра возникает в голове при виде идущего на тебя человека, особенно Критика, то хочешь, не хочешь, – а буфетчик и не хотел его звать, его заведующий заставил спровадить Критика, – а вынужден опасаться, что приготовленный для Критика пакет, покажется тому недостаточно соответствующим его широкой личности, и он начнёт прямо тут делать свои критические замечания.

Но буфетчику повезло, чего не скажешь обо всех остальных присутствующих в буфете зрителях, рассчитывающих на более кровавое развитие их отношений. И Критик только заглянул в протянутый ему пакет, после чего взял из фруктовой вазы яблоко и, приветственно взмахнув им в сторону Алекса, направился на выход из буфета. Куда вскоре вслед за ним, и всё по причине того, что Критик своим появлением за столом Алекса, перенаправил на себя все их мысли, отправились Алекс с Секундом, чтобы немного отвлечься и нашагать на другие мысли.

Но как бы не пытался Секунд нашагать, а может находить на новые мысли, он так ни до чего не доходился. А всё, наверное, потому, что все эти общественные места типа фойе, где столько людей с рассеянными взглядами на тебя смотрит, и вообще, всё это не даёт сосредоточиться – ты сам того от себя не ожидая, поддаёшься стадного чувству и рассредоточиваешься. Что совершенно не может устроить движимую иными на счёт себя, с эгоистичным подтекстом мнениями, натуру Секунда. И он в один из переходов из одного состояния в другое, а если простыми словами сказать, перенося свой вес с одной шагающей вперёд ноги на другую, вдруг на полпути останавливается и, с глубокомысленным видом повернувшись к Алексу, обращается к нему. – Знаешь, что-то мне надоело тут бестолку ходить.

Ну а Алекс в свою очередь, верно слишком поспешил и, не дождавшись, когда Секунд детализирует своё предложение, отвечает ему. – Тогда пойдём что ли в зал. – Ну, а судя по тому, что Секунд поморщился от такого предложения Алекса, то у него было что-то совсем другое на уме.

– Пойдём, но только с другой стороны. – С таинственным подтекстом, с видом человека, который больше знает, чем говорит, проговорил Секунд, зачем-то посмотрев по сторонам. – Наверное, сторону выбирает. – Мог бы подумать Алекс, если бы опять поспешил так преждевременно думать про Секунда. А так как Алекс на этот раз не поспешил, то он решил, что Секунд из-за некой предосторожности, всего лишь осматривается по сторонам, чтобы заинтересованные в своём предпочтительном выборе со стороны Секуда стороны, а их куда как было больше, чем четыре стороны, не стали оказывать на него давление, послав либо угрожающего вида людей, либо привлекательную красотку, на которую с какой стороны не посмотри, а она всегда привлекает.

В общем, Секунд не поддался искушению, которые несли разные стороны, а проявив себя человеком более чем разносторонним, многозначительно сказав Алексу: «Там всегда всё видней», – разворачивается обратно. – Хочет запутать след, – решил Алекс. И, не придерживаясь ни одной стороны, а следуя строго по центру зала, доводит себя и Алекса до одной малоприметной двери, на которой висит табличка, с внушающей ужас надписью «Посторонним вход запрещён».

Секунд с дерзновенной ухмылкой переводит свой взгляд от таблички на Алекса и спрашивает его. – Ты себя чувствуешь посторонним? – И, конечно, Алекс не чувствует себя в таком качестве, хотя ему на это частенько указывали несознательные и полные эгоизма граждане, и он, сопроводив свой ответ, отрицающим всякую возможность так думать поворотом головы, говорит: Нет.