Владимир Весенний - Анатомия смерти

Курбатов мысленно согласился. Деньги и всё, что считал необходимым, Павел хранил в банке.

– Тем не менее сейф в квартире стоит не для хранения колбасы, верно? – скорее сам себе адресовал вопрос Максим.

Екатерина Сергеевна потупилась и отвела глаза, едва сдержав улыбку. Она не считала Максима простаком, но его остроты иногда казались ей слишком прямолинейными.

В последние месяцы Курбатов заметил за собой некоторую рассеянность. Он зачастил к Гомельским и оставался в их доме подолгу. Вика лукаво поглядывала на него, а Павел обмолвился, перелистывая в кресле газету: «Что-то ты, брат, несобранный какой-то стал. С чего бы это?» Он подмигнул и многозначительно посмотрел на соседнюю дверь, откуда доносились заливистый смех Миши и звонкий голос няни. Женщина что-то рассказывала мальчику в ролях. «А?!» – отозвался Курбатов. «Бэ!» – передразнил его Павел.

Курбатов тяжело переживал развод. Скучные дни походили один на другой. Тоска по детям и жене грызла и не давала спать. Работа не приносила удовлетворения. Если до ухода жены в мини-баре у Максима водка стояла «на всякий случай» и её откупоривали по большим праздникам, то теперь содержимое бара обновлялось регулярно, два-три раза в неделю. Недобрую тенденцию заглушать тоску алкоголем Курбатов прекратил. Слишком много печальных примеров он в своей жизни наблюдал. Люди не замечали, как скатывались по наклонной в бездну, и уже оттуда не возвращались.

С появлением Екатерины Сергеевны в жизни Курбатова кардинально ничего не поменялось. Небольшая деталь: Курбатов всё чаще ловил себя на мысли о молодой женщине и на том, что сравнивает её с Мариной. У женщин было много общего: умение становиться душой компании, тонкое чувство юмора, красота и обаяние. Во многом Марина уступала Екатерине Сергеевне, но перевес всё же оставался за ней: она оставалась матерью детей Курбатова. То, что Максим не переставая думал о женщинах, сравнивал и анализировал, возвращало его к жизни, и листья на деревьях снова становились зелёными, а луна в звёздном небе – жёлтой, а не бесцветной, как было недавно.

Максим почти ничего не знал о прошлой жизни Екатерины Сергеевны. Прямо расспросить у Павла он стеснялся, а приставать с вопросами к Екатерине Сергеевне было бестактно. Он исподтишка, под личиной бдительности – всё-таки новый человек в доме, интересовался у Павла, кто она и откуда. Тот рассеянно, между делом, перебирая на столе бумаги, отвечал, что рекомендательные письма очень хороши, что ей тридцать пять лет, что родилась в Санкт-Петербурге, детство и юность подолгу проводила с родителями за границей (отец был каким-то официальным представителем постпредства), получила музыкальное образование, окончила санкт-петербургский институт культуры имени Крупской, судимостей и приводов не имеет. Почему выбрала стезю «гувернантки»? Объясняет нетерпимостью к консервативной и перегруженной бюрократическими требованиями системе образования. Детей нужно учить, а не строчить отчёты о проделанной работе. Почему не замужем? Не сложилось.

Курбатов не робел перед женщинами, но сердцеедом не слыл. Среднего роста и средней комплекции, в свои неполные сорок лет он производил впечатление человека, уверенного в себе и неглупого. Седые вески, густой тёмно-русый чуб, серые глаза с лёгким татарским разрезом, прямой нос и волевой подбородок делали его узнаваемым в толпе. Хорошо поставленным голосом он мог рассказать анекдот или короткую историю так, что окружающие хохотали до слёз. Но мог и значительно промолчать, если того требовали обстоятельства, и эта значительность придавала ему веса в глазах окружающих. Курбатов умел разговорить собеседника и в один час узнать всю подноготную его жизни. Он казался своим парнем, но человек, который изливал ему душу, оставшись один, с удивлением открывал, что едва ли может назвать имя того, перед кем с таким пылом выворачивался наизнанку.

Однако Екатерина Сергеевна не спешила открываться Курбатову. Она поддерживала беседу, рассказывала о нравах в местах, где ей доводилось бывать. Живо повествовала забавные истории о людях, с которыми ей приходилось встречаться, но никогда не упоминала о родителях и близких, не говорила о школьных и институтских товарках и, казалось, создала невидимый барьер, за который не переступала сама и не давала перешагнуть другим.

Курбатов знал, как женщины, чтобы завоевать мужчину напускают на себя загадочности, недоговаривают, делают паузы со значением, за которыми на самом деле нет никакого значения, кроме одного – показаться необыкновенной. Екатерина Сергеевна не стремилась казаться лучше или хуже того, кем или чем была. Она смеялась, если было смешно, грустила, когда было грустно. Не жеманничала и не старалась произвести впечатление. Но одновременно показывала интерес к словам собеседника, хотя по выражению её лица было непонятно – так ли ей интересно. В её присутствии Курбатов чувствовал себя легко, чувствовал себя мужчиной и уходил от Гомельских в приподнятом настроении. По утрам он, как прежде, стал пробегать три километра и делать гимнастику с гантелями, чего не делал полгода. Мышцы его тела наливались силой. Это придавало уверенности в себе и бодрило. В глазах появился тот блеск, который придаёт лицу живости. Гомельские видели перемены к лучшему в Максиме, подтрунивали над ним. Екатерина Сергеевна также подметила, как преобразился Максим, и сделала комплимент: «Вы помолодели. И новый галстук вам к лицу».

Курбатов решился пригласить Екатерину Сергеевну в ресторан. Она ответила вежливым отказом: занята, но как только освободится, непременно поужинает с ним. Максим мужественно принял отказ, но отступать не собирался.

У Гомельских начали происходить странные вещи. Курбатов чувствовал, что не время наносить визиты старому другу, и заходил реже. В атмосфере семьи повисло неуловимое напряжение. Здесь перестали смеяться. Максим находил друга задумчивым и угрюмым. На вопросы тот отвечал неохотно и пространно. В глазах появилась тревога. Как-то Павел обмолвился: «За год Миша совсем не вырос. Ни на один сантиметр». «Скорее всего, разгадка перемены настроения в семье кроется в здоровье ребёнка», – решил Максим, но не стал приставать с болезненными для отца вопросами. Другой раз Курбатов нашёл Вику подавленной. «Вчера Миша подрался с мальчиком. Мальчик пришёл к нему в гости», – сказала она. «Ну и что? – удивился Курбатов. – Мальчишки часто дерутся между собой. Помню я…» Вика не дала договорить: «Миша сломал ему палец. Только за то, что тот взял без спроса шахматную фигуру с доски!» Курбатов взялся утешать мать, что это случайность, сам между тем припоминая, как однажды возился с Мишей и как, заигравшись, мальчик ударил его ногой, обутой в ботинок. От боли Курбатов простонал и ухватился за ушибленное место. Охота играть пропала. Миша бросился обниматься и просить прощения. Но как показалось Максиму, не очень искренне. «Возможно, Павел прав, – подумал тогда Курбатов, – в детском доме дети взрослеют быстрее и учатся стоять за себя тоже по-взрослому». В Мишкино оправдание Курбатов сравнил его поведение с поведением кошки. Когда её долго теребят и не отпускают, она злится и выпускает когти. Если предупреждение не действует, кошка больно царапает и убегает.