Эллина Наумова - Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов

– Ты свихнулась, да? – мягко спросил Измайлов. – Давай я твою Настасью вызову. Она примчится.

– Я мечтаю свихнуться, Вик. Но факты…

– Какие факты? – зарычал полковник, будучи явно не в силах беседовать со мной по-человечески. – Вымысел, мрачный, болезненный, не слишком красивый вымысел!

– Вик, милый, та прилипчивая женщина на похоронах ворчала вслед Юлии: «Как побрякушки свои мне впаривать, так сама любезность. А как поздороваться при всех, так «не время и не место». Продавщица в лавке говорила, что дизайнер преуспевает, и более не сдает украшения по дешевке в маленькие магазинчики. Но у нее завалялось пять одинаковых подвесок – одну девица отхватила, четыре я. Значит, халтурила барышня на полную катушку ради заработка и не слишком давно. Тогда во мне снова возникло имя – Юлия Фадеева. И продавщица подтвердила – ее работа. А вслед за именем – картинка: Ольга, Наталья, Юлия на кладбище и после. Я тебе сказала, было в них нечто общее. Мы подумали, что культура горя. Не она, полковник. На каждой болтались висюльки из черной кожи и черного бисера. И еще много браслетов на запястьях.

– Признаю, авторство Фадеевой в смысле украшений ты вычислила превосходно, – бросил Измайлов.

– Не льсти, бесполезно. Во сне мужик с изуродованной рожей бросил в Данилу «связку небезынтересных в художественном плане кулонов на тонких кожаных шнурах». Кожаный кулонов, Вик. Я еще тогда отметила нестандартный выбор бандита. Но решила, что у Данилы дыхание прерывалось, отсюда и шнурки. А он про Фадеева говорил, то есть про Юлию, но все равно про Фадеева. Проверь мою шальную версию, милый. Оклеветанным Данилой Аровым заклинаю, проверь.

Не любивший заклинаний Измайлов поморщился. Помолчал с минуту. И неохотно произнес:

– Его убийство обещает остаться нераскрытым. Нам не за что зацепиться. Проверю, детка, только, пожалуйста, не плачь. Думай обо мне как угодно плохо, но я с трудом выношу твои слезы по другому мужчине.

– Я уже ни о ком никак не могу думать, Вик. Сделай так, чтобы я по тебе слез не лила. Ладно?

8.

Виктор Николаевич Измайлов сдержал слово. Правда, потом злые языки называли его скрытным индивидуалистом. Гонял людей «по заказухе», а сам отрабатывал версию убийцы-одиночки. Однако, стоило Вику перевернуть ситуацию, когда Матвей Косицын призван был не подтвердить присутствие Ольги у себя в офисе, а доказать собственное алиби, как нашлись свидетели, видевшие его после четырех у дома Арова. Дальше была обычная полицейская рутина, и захватывающими подробностями она не изобиловала.

Я стояла возле заваленной цветами могилы Данилы. Поклонники его не забывали. Он ласково улыбался с огромной фотографии. Четыре кожаные подвески упали на пушистые белые гвоздики.

– Тебе действительно приснился вещий сон, Данилушка, – сказала я.

И пошла прочь, в шум и гам полуденного города.

Я не перегружала чуткого Андрея лишними сведениями, к примеру, об отношениях с полковником Виктором Николаевичем Измайловым. Приспичит отколоть исповедальный номер, зрительницей и слушательницей будет мама. Или Настасья. Сказала только, что нашла возможность поделиться своими соображениями с полицией. Это меня и погубило. Ибо, немного погодя, оказалось, что Андрей по наивности, всегда сопутствующей сложности душевной, решил, будто я самостоятельно способна разобраться в любой тайне. А почему нет? Без упоминания полковника выходило, что я умозрительно разгадала загадку гибели Данилы Арова за одну бессонную ночь, покуривая, попивая зеленый чай и слушая Шумана. При иных обстоятельствах я, кровь из носу, выяснила бы, с чего он взял, что музыка была и именно Шуман. И какие его произведения, по мнению Андрея, подходили для сопровождения моих невеселых раздумий. Тогда же мне сразу стало не до заскоков гения. Признаваться в связи с Измайловым было поздно. Подобными признаниями задним числом пилюли отказа в дружеской поддержке не сластят. Однако я забежала вперед.

Не обмолвившись о полковнике, в остальном я душой не кривила. С Андреем было хорошо: довольно длинные отступления – описания моих внутренних терзаний – он воспринимал с таким же интересом, как и соображения по поводу преступления. А не подавлял зевоту, подобно многим, когда меня относило от Данилы в сторону самой себя. Только к концу повествования он замкнулся, словно дверь закрыл на крючок, замок, цепочку и засов. Я выложила все, замолчала и минут семь пялилась на Андрея, который, варварски расправившись с печением, невидящим взглядом смотрел на дело рук своих. Я даже засомневалась, слышал ли он заключительные фразы. Наконец, Андрей поднял лицо. По тщательно выбритым впалым щекам музыканта вольно текли слезы. Я всегда симатизировала артистам за их умение плакать без водки и не стыдиться себя после. Они ранимы. Причем полученные раны никогда не заживают, стимулируя самовыражение постоянной болью. От слишком глубоких и болезненных они гибнут. Беда в том, что иногда смертельной оказывается в общепринятом смысле короткая царапина. Так стандартно я представляла себе творческих личностей в тот мартовский день. Я во многом ошибалась. Они гораздо сильнее и жизнеспособнее, чем принято думать. Оказывается, у них есть свои механизмы максимальной мобилизации сил для самозащиты. Но, сидя рядом с беззвучно оплакивающим Данилу Андреем, мне в голову не приходило, каким странным образом придется в этом удостовериться.

Итак, Андрей поднял мокрое лицо и предложил:

– Поля, не станем ничего обсуждать, ладно? Ты не обидишься? Столько говорила, наверное, ждешь вопросов.

«Забавно, – подумала я. —Всегда полагала, что люди долго и подробно говорят для того, чтобы исчерпать тему, а не для того, чтобы открыть дискуссию». Вслух же искренне уверила:

– Буду только благодарна. Тебе еще предстоит втиснуть в душу то, что я в свою с грехом пополам пристроила и бередить не хочу.

– Значит, Ольга дрожала в кабинете друга и убийцы, пока он приканчивал не ненавистного и постылого, но любимого и любящего, – пробормотал Андрей. И замотал крупной гривастой головой: – Нет, не хочу, не могу, не надо, пожалуйста…

Кого он просил отключить воображение? Бога? Себя самого? В любом случае отклик на просьбу последовал скоро. Слезы иссякли и высохли. Андрей опустил глаза в поисках чашки, и правильные черты его исказил неподдельный ужас. В кино такое выражение возникает при виде трупа того, с кем герой собирался быть счастлив в течение ближайших ста лет. Я заерзала: еще один мистик. В кофе чертовщина померещилась? Надо срочно сказать потрясенному человеку, что это блики играют. В темно-коричневой глади отражения бывают причудливыми.

– Поля, прости великодушно, – простонал Андрей. – Как же я насвинячил с печеньем! Господи, всю коробку извел! Сейчас сбегаю куплю.