Дмитрий Сивков - #БабаМилосская. Наши: «Код да Винчи» и саги Толкиена

Когда собачонка затихла, приступил к сакральной, как ему виделось, трапезе. Шляпки мухоморов были небольшие, с его кулачок. Будь то куски мяса, пусть даже старого лося, он бы умял их быстрее, чем Курья успела бы развести костёр из сухих веток. Но грибная мякоть резко и отвратительно пахла и разъедала язык с нёбом. Вязкая, тёплая, чуть солоноватая кровь, с одной стороны, смягчала это действо, с другой – делала колдовскую снедь тошнотворной. Рвоту удалось сдержать. Покончив с «пищей богов», Чекур уселся под сосной, откинувшись на неё спиной, и стал постукивать в бабкин бубен, который не преминул прихватить с собой, ожидая появления если не самого Нга, то хотя бы Синга – Матери леса. Первой пришла резь внизу живота, потом скрутившегося от боли мальчишку навестило забытьё. К нему уже подбирались духи преисподней нгангэ ембаць , когда на бредившего сына вождя наткнулся раб, ходивший за дровами. Несостоявшегося шамана Курья отпаивала молоком кобылы, приговаривая: «Успеешь ещё, мальчик, твой черед камлать не пришёл. Из тебя выйдет настоящий шаман, каких в нашем роду ещё не бывало».

Воспоминание из прошлого Чекур воспринял как знамение и руководство к действию. Перво-наперво отдал приказ не пускать под нож стадо коров, захваченное на днях одним из его отрядов. Посланный пересчитать поголовье доложил – девятнадцать рук. Это было отличное, хорошо откормленное стадо, хоть сейчас на вертела и в котлы. Правда, запрет на это вызвал лёгкое недовольство воинов, но открыто никто протестовать не стал. Чекуру привыкли доверять, да и, в конце концов, на голод их не обрекали – на овец и коз табу не распространялось. К тому же леса полны оленей, косуль и кабанов, встречается в обилии птица. Правда, требовалось применить больше смекалки и силы, чем просто перерезать горло домашней скотине. И вот время показало правильность принятого подспудно решения.

– Всепобеждающий, немедля вели приступить к рытью ямы, такой, чтобы в неё одновременно могли поместиться стоя воины числом в десять рук, – начал Чекур после непродолжительной паузы, выждав, пока возмущённый ропот со скамей подле трона поутихнет. – И тотчас же пусть швеи берутся за иглы и сшивают шкуры, чтобы выстлать дно и стены этой ямы, после чего она станет непромокаемой, словно бурдюк. Яму предстоит наполнить коровьим молоком. Вот в эту-то молочную купель и следует опускаться раненным армориканцами воинам. Она исцелит их от яда.

– Быть тому! – откликнулся Аттила.

– Великий, мне следует попросить у тебя милости, – не сдвинулся с места Чекур.

– Что не так? – насупился верховный правитель, ему не нравились сюрпризы, за которые ждали не награды, а наказания.

– Должен признаться, что, не дожидаясь твоего соизволения, я позволил себе отдать приказ гнать в ту сторону, где твои мужественные воины сражаются с армориканцами, стадо в половину требуемых голов. Остальную, думаю, не составит труда собрать.

В ответ Аттила разразился смехом:

– Считай, что моя милость на твоей стороне. Всем бы, как тебе, молить о ней.

Озвученная угром схема действий немедленно пришла в движение. Даже наложницы Великого не остались в стороне, тоже взялись за иглы. Уже к середине дня целебная купальня была готова. Чекур обошёл яму, исполняя некое подобие шаманского танца. У наблюдающих за ним должно было сложиться впечатление, что горн проводит магический обряд. Сам же вождь вытанцовывал для создания видимости того, что взывает к Нга о придании молоку исцеляющей силы. Традиции, они вообще чаще имеют большую силу и власть, чем самые разумные и очевидные обоснования. Нельзя просто так, по своему усмотрению, взять и отмахнуться от заведенного порядка вещей, ничего не предлагая взамен. Тем более, если дело касается веры. Людям надо прежде созреть, дойти до состояния готовности принять иную божественную власть над собой. Сейчас же им достаточно было видеть картину незыблемого порядка вещей, и дать её мог на самом-то деле уже лишённый сакрального смысла, а сохранивший лишь форму шаманский перепляс.

И вот Чекур дал знак – заговор на молочную купель наложен. Тут же к ней потянулись воющей и скулящей вереницей раненые, не перестающие терзать своё тело, расчёсывая язвы крепкими и чёрными, как сталь, ногтями. Большинство уже не могло идти самостоятельно. Их вели, а кого уже и несли, те, кто ещё мог это сделать. Помощи со стороны не поступало. Здоровые боялись подцепить от поражённых страшную заразу.

Измученные люди скатывались в яму – спускаться получалось у немногих, зато уже через несколько минут пребывания в молоке, когда боль и зуд прекращались, они, словно заново родившиеся, легко выбирались наверх по приставным лестницам. Желающих задержаться в молочном чане телохранители Аттилы гнали оттуда длинными заострёнными деревянными шестами. На освободившееся место имелось немало кандидатов, а их самих ждало оружие и покинутое ими, пусть и не по доброй воле, поле битвы. Армориканцы, увидев, что ещё недавно корчившиеся в муках гунны как ни в чём не бывало снова идут в бой, потеряли присутствие духа. От превосходства, которое им давало их секретное оружие, не осталось и следа. Наоборот, инициатива перешла к гуннам, их желание поквитаться с коварным противником было запредельным. Вскоре армориканцы дрогнули и побежали, а добивать такого противника не сложнее, чем старух и детей. Это был разгром.

По окончании битвы Чекур повелел свалить все трофеи в одно место. Смазанные ядом мечи, кинжалы, копья и стрелы образовали кучу, уступающую в размерах разве что шатру самого Аттилы. Тот не преминул явиться и самолично посмотреть на финал колдовского обряда вождя угров. Чекур отдал приказ своим воинам поджечь навал. Тот занялся довольно быстро – сухие древки охотно отдавались огню, так что он споро достиг вершины кучи и взмыл над ней. Потом пламя вдруг отяжелело, как будто надломленное страхом. Его яркие всполохи спеленали извилистые змейки бледно-красных, чадящих язычков. Так же совсем недавно змееподобно корчились в муках и пораженные ядом люди. Однако костер недолго был в плену теряющих силу злых чар, обволакиваемый благосклонным небом, он быстро справился с ними; огонь вновь стал светлым, лёгким и радостно затрепетал, словно флажки на древках в ставке верховного правителя. В этот момент Чекур произнёс слова, суть которых так никто и не понял:

– Небесное молоко пришло на подмогу.

На пире в честь победы Аттила спустился с трона, что делал чрезвычайно редко, подошёл к Чекуру и лично поднёс ему наполненный молоком кубок, со словами: «Будь здрав, Молочный горн!». С той поры Чекура так всё больше и стали называть. Имя, полученное от бабки, Карьи, отошло на второй план. Молочный горн – с одной стороны, казалось бы, не самое звучное прозвище среди гуннов, предпочитающих молоку сброженные, чаще всего из чего попало, хмельные пойла, а если что и жаждущих пролить, так кровь врага. С другой стороны – имя, слетевшее с уст самого Аттилы, прибавляло его обладателю славы и уважения во всём великом войске.