Людмила Прошак - И посетителя посетила смерть. Книга II. Другая чаша

Поджав губы, Пашутка сверлил взглядом Кирилла. («Я же всех убедил сначала в своём юродстве, а затем и в смерти. И вот – на тебе! Что этот рыжий пройдоха надеется здесь сыскать? Неужели ему с Алферием повезло больше, и хранитель ему первому выдал Стефанову тайну? Нет. Не было там ничего, да и Алферий ему после меня уже ничего сказать не смог бы. Мёртвые молчат…“) Но тут как раз к тому месту, где Пашутка устроил засаду, рысцой приближался немец. Отступать поздно. Бывший пошлый купец распластался на осыпавшихся иголках, которые жадно впились ему в живот. Зажурчавшая у самого уха струйка заставила Пашутку зажмуриться. Наконец, всё стихло. Он уже хотел оторвать голову от земли, как вдруг сообразил, что не слышал удаляющихся шагов.

Взгляд Отто был прикован к стволу лохматой ели, на котором проступал затёс с каким-то знаком. Не такой ли он видел на карте, которую взял в качестве трофея у ломбардского купца? Подхватив сползшие штаны, Отто полез за пазуху. Немецкая пунктуальность требовала дотошного сличения. Stimmt aufs Haar! 6 6 Тютелька в тютельку (нем.), а если дословный перевод, то с точностью до волоса. Отто начал ощупывать взглядом соседние ели – ничего… Ну что ж, придётся klein anfangen 7 7 [Придётся] начать с малого (нем.). . Убедившись, что он предоставлен самому себе, Отто снова достал карту, деревянную коробочку и иголку. У Пашутки от напряжения ломило переносицу и слезились глаза. Он с удивлением следил за тем, как Отто вертит круглую коробочку, как тычет иголкой в карту, как снова прячет её куда-то вглубь потёртой кожаной куртки…

6

Московское великое княжество,

в устье Вычегды,

в год 6918 месяца страдника в 20-й день,

перед первым часом

Вспять по реке Времени. Общая молитва

Не остывшие от ссоры Иван Кочерин и Власий Острог избегали смотреть друг на друга. Кирилл, не выносивший распрей, посапывал на берегу: «Ничего-ничего! Дорога, как река, сольёт воедино все пути…»

Ушкуйники возвращались с капища, опасливо обходя стороной черноризца: неловко перед батюшкой выказать себя язычниками. А Кирилл и без того был сам не свой.

Его путешествие, начавшееся декабрьским вечером с ухода от погони за Епифанием, пришло к какой-то очень важной точке, значения которой он ещё не мог понять, но чувствовал, что это именно так. Чужая история стала его собственной. Вот уже полгода что не день, то новое поприще. Добрых полторы сотни рассветов он встретил в пути. Несчитанную тьму CXXVI тьмущую шагов прошёл! По тысячам за день, по десяткам тысяч за седмицу. И все это ради того, чтобы сейчас понять: подлинное странствие только начинается. Он смотрел на Вычегду, а видел текущую вспять реку Времени, по которой уготовано плыть его вопрошающей душе..

«…и утвердил лицо свое в землю Пермскую…« CXXVII

Цепкая память без труда воскресила не однажды читанные строки из Жития. Кирилл стоял, не чувствуя под собой ног. Все самое важное происходило внутри него. Подхваченный стремительной волной Времени, он и поступать должен был так, чтобы не оказаться безжалостно выброшенным на берег безвременья.

– Прошу вас, – мягко, но требовательно произнёс Кирилл, – подойдите все ко мне.

Ушкуйники нехотя приблизились. Скучающие лица выражали отчуждение.

– Отсюда начинал свой путь Стефан. Я знаю человека, с которым он был дружен с детства. Его зовут Епифаний. Он, – книжник, искусный в плетении словес, – написал молитву, обращенную к своему отсутствующему другу Стефану. Она такая искренняя, что я запомнил её сразу, как только услышал. Мне очень хочется здесь и сейчас прочесть ее. Прошу вас, помолитесь вместе со мной.

Ушкуйники, ожидавшие грозного выговора от попа, переступили с ноги на ногу. Но Кирилл никого не видел, он и себя самого не слышал. Глаголила его душа.

– «Сотвори о нас, отче, молитву к Богу…» – неслаженные голоса, запинаясь, повторили слова. Подхваченная эхом, молитва растворилась в небе.

7

Московское великое княжество,

в устье Вычегды,

в год 6918 месяца страдника в 20-й день,

перед первым часом

Рабы галеры не выбирают. Корсар церкви

На борту судна, где была женщина, он едва не лишился жизни. Пребывание на корабле со священнослужителем стоило ему чести, поэтому Отто наблюдал сейчас за небесным лоцманом с опаской. На посудинах, на которых он плавал до всех этих событий, судовую Библию дежурный матрос доставал из рундука только если надо было отпеть покойника или произнести клятву. Отто помнил пупыристую обложку, на которую он положил ладонь, божась в том, что будет подчиняться корабельным порядкам: не играть в карты и кости; не приводить женщин; не допускать поножовщины; разрешать все споры на берегу; не пить перед абордажем; в случае нарушения клятвы быть готовым к потере своей доли добычи. Только не это! Когда капитан попытался урезать его пай как самого молодого члена команды, из головы Отто в один миг выветрилось всё, в чём клялся. Выхватив нож, он кинулся на обидчика.. Спустя час капитан стонал на парусиновой койке с пропоротым животом, а Отто звенел цепями на скамье гребцов.

На море каждая пара рук на вес золота, поэтому казнью был рабский труд. До полудня Отто выворачивало наизнанку от смрада, исходившего от голых, грязных тел бритоголовых товарищей по несчастью. Но уже на закате солнца он ко всему сделался безучастен, утратив ощущение своей самости, которая растворялась в липком поте, грязе и хриплых стонах. Когда палубу поглотил мрак, Отто забылся сном, уронив голову на весло..

В предутреннем тумане вырос чужой корабль. Удар о борт был таким сильным, что весло, на котором спал Отто, с треском раскололось. Он упал в проход как скошенная трава. Там на него и наткнулась Карола – женщина с корабля, взявшего их судно на абордаж. Скользнув взглядом по мускулистому телу Отто, она испытала смешанное чувство сожаления и раздражения. Так огорчается и негодует ценитель, заметив под ногами испорченную статуэтку. Карола велела окатить гребца ведром морской воды. Отто вздрогнул и пришел в себя. Валькирия CXXVIII, не обращая внимания на жалобные стоны, вытащила из его тела вонзившиеся щепки, затолкала в рот ломоть хлеба, обильно политый вином, и велела матросам отнести его на корабль-победитель. Так Отто сменил короткую цепь у банки на длинную цепь у юта CXXIX.

Карола не была гулящей девкой, взятой в плаванье подвыпившим капитаном. Она сама была капитаном. Ради удобства Карола носила матросские штаны, сабельная перевязь схватывала пышную грудь крест-накрест. С этими саблями она не расставалась и ночью, также как Отто не разлучался со своей цепью, являясь на зов. Всё совершалось в безмолвии. В капитанской каюте он был всё тем же гребцом, от которого требуются чувство ритма и физическая сила, вся, без остатка. Это не могло превратиться в любовь или страсть, тем более в дружбу.