Никита Воронов - Огненный лис

И все же, настал тот час, когда Виктору пришлось распрощаться с банно-увеселительным поприщем. Сначала на кооператив навалились нескончаемой чередой представители государственных инстанций — от могучего ОБХСС, до инспекции по труду и заработной плате. Затем их сменили «контролеры»-неформалы со стрижеными затылками и лепешками вместо носа, а в довершение всего кто-то обворовал офис «Ланы», вынеся оттуда все, вплоть до круглой печати.

Шеф Рогова, следуя русской традиции сначала запил по-черному, а потом и вовсе исчез из города с любовницей и остатками кооперативных денег. Виктор же, вместе с другими покинутыми сотрудниками, повздыхал немного, забрал трудовую книжку и отправился восвояси.

Работы в городе хватало, но все это было не то… Кем только он не побывал за месяцы, прошедшие после увольнения из «Ланы»! Сначала часами храпел в кабине давным-давно разобранного бензовоза, числясь автослесарем Севзапстроя.

Гордо именуясь коммерческим директором, мотался по лесхозам в поисках выгодных поставщиков хвойного пиловочника для фирмы «Дары природы».

В качестве инженера по технике безопасности шаркал подошвами по выцветшему линолеуму корпусов Электромеханического завода.

Развозил по магазинам и ларькам минеральную воду, протухший кетчуп, резиновые детские игрушки…

Потом был Рогов абсолютно независимым продавцом нутриевых шапок, копченой рыбы, подержанных автозапчастей — и даже судился на административной комиссии за продажу у метро бесплатных рекламных газет.

Но ни одно из этих трудовых начинаний не приносило ему ежемесячной суммы, хотя бы сопоставимой с размерами прожиточного минимума. Дни протекали один за другим — достаточно вяло и гадко, а светлое завтра все не наступало.

Зато вернулись ночные кошмары…

Наконец, устав от насмешек и сочувствия окружающих, Виктор решил примкнуть к славной когорте частных извозчиков. Для этого он пригнал из-за города и привел в божеский вид старый, изьеденный ржавчиной «Москвич». Машина досталась Рогову от отца, по наследству — в свое время мать пожалела её продавать, а потом уже просто никто не предлагал за эту развалину мало-мальски приличной цены.

Работал Виктор по свободному графику. А именно: когда хотел — выезжал, когда не хотел — тоже выезжал. А вот когда не хотел этого «Москвич» — тогда не выезжал. Ругаясь грязно, крутился он волчком вокруг вредной машины, пинал её по колесам и в конце концов лез с инструментами в двигатель или волок на подзарядку аккумулятор.

В итоге, на ремонт уходили последние силы и деньги. Но за неимением горничной, как говорится… Скоро Виктор окончательно втянулся в нарастающий ритм дорожного движения, и даже ощутил некую прелесть одинокого рысканья по разбитому асфальту ночного города.

Отмеченная в памяти Рогова лишь износом покрышек и литрами сгоревшего в двигателе бензина, прошла зима девяносто второго года. За ней, как и положено, вернулась в Питер робкая, гриппозная весна.

Работал Виктор, в основном, вечерами и ночью, а сейчас время близилось к обеду. Поэтому, он спокойно, не торопясь катил на своей развалюхе в гости к брату, на Шпалерную улицу.

Пашка, все-таки, сломался — пригласил посмотреть музей. Чувствовал он себя на теплой должности заведующего вполне уверенно: судя по тому, хотя бы, что и сабли, и орден из экспозиции уже украли, а Ройтману за это так ничего и не было.

По существу, музеем гордо именовалась довольно просторная, типовая «ленинская комната», по традиции украшенная лозунгами времен революции семнадцатого года и гипсовым бюстом Вождя. Помимо лозунгов, на стенах красовались широкие остекленные стенды с рядами исторических фотографий и выцветшими текстами пояснений. Для усиления идеологической нагрузки чья-то рука, руководствуясь принципом «кашу маслом не испортишь», поналяпала где ни попадя цветные репродукции с картин типа «Ленин в Разливе».

По-видимому, весь этот полиграфический натюрморт и считался музеем пограничного округа, так как других экспонатов в помещении не было. Впрочем, имелся ещё вытертый полумягкий стул и шифоньер без одной дверцы.

В нем, кстати, обнаружилась старая, замызганная шинель.

— Не иначе — Чапаева, Василь Иваныча? — Сделал большие глаза посетитель.

Нет, оказалось — шинель Ройтмана, с погонами и петлицами советского прапорщика, которые герои гражданской войны ещё не носили.

— Да-а, — покачал головой Виктор, окидывая взглядом окружающее убожество. — Это, значит, и есть музей?

— А ты чего хотел увидеть? — Обиделся Павел. — Может, метр колючей проволоки из Дахау? Или бороду Карла Маркса? Говорил же я — ничего здесь нет, полное запустение. Вон — скоро даже штукатурка со стен валиться начнет!

От нахлынувшего возбуждения хозяин начал неистово дергать и без того последнюю дверцу шифоньера:

— Кому это сейчас надо? Летописи боевой славы, отцовское наследие, дедовские заветы… С коро тут вообще ничего не останется, и меня в том числе, кстати. И так держат только, чтобы в наряды ходил.

Стоны заведующего жалобным скрипом подтвердила входная дверь, и в помещении появился плешивый, низкорослый дядечка лет пятидесяти с лишком. Одет он был несколько не по сезону — в дешевую корейскую куртку, отечественные полушерстяные брюки и полусапоги на молнии. В руке вошедший комкал шапку-ушанку из кролика, заношенную до состояния «воронье гнездо».

— Чем занимаемся? — С отзвуками тяжелого металла в голосе спросил мужчина.

— Да вот, товарищ подполковник, — ответил Ройтман, — брат навестил. Очень хочет на музей взглянуть, приобщиться.

— Ну, что же. Отлично, отлично… — кивнул вошедший, но Виктору почему-то показалось, что реплика эта не имеет к осмотру экспозиции ни малейшего отношения.

— Ройтман, ты завтра в наряд заступаешь. Остапчук в командировке, в Выборге — больше некому.

— А Шулепко? Он уже второй месяц не ходит, и ничего…

— Ты же знаешь. Шулепко по устному распоряжению допуска к оружию не имеет! Потому как, не сегодня-завтра будет комиссован. По здоровью…

Подполковник недвусмысленно покрутил пальцем у виска. Потом повернулся к выходу, но что-то удержало его на самом пороге.

— Постой-ка… Ты, случаем, не Левшова сын?

— Да, — смутился Виктор. — Его. А вы откуда знаете?

— Знаю, — довольно хмыкнул мужчина. — У нас, стариков, глаз наметанный. На отца ты похож — прямо копия… Нет, ну надо же! Стою, как осел — думаю: какой-такой брат к Ройтману приехал?

Подполковник прищурился:

— Да, помнится, мы с отцом твоим ещё в Риге, на срочной службе… У-ух!

Далее последовал неопределенный, но энергичный жест, который можно было расценить как угодно: от «водку жрали и латышек трахали» до «громили врага из тяжелых орудий».