Елена Арсеньева - Последняя женская глупость

Впрочем, шел Резвун торопливо, наслаждаться тихой ночью времени особо не было. Ему нужно было успеть на последний скоростной поезд в Париж.

– Господи ты боже мой… – неловко выдохнул Никита. – Как же это я!.. Вы простите…

Римма засмеялась, уткнувшись в его бедро. То наслаждение, которое она получила, даровав Никите торопливое облегчение, оказалось ни с чем не сравнимым, ослепляющим. Невозможно было выразить словами счастье самоотречения, служения ему. Почти с восторгом Римма ощутила свою рабскую зависимость от этого странного, эгоистичного мальчишки.

«Да я же люблю его! – подумала она, вновь осторожно целуя горячую кожу. – Что происходит? Разве так бывает? Я его люблю!»

Никита шевельнулся, отстраняясь, и Римма вдруг почувствовала некоторую неловкость. Мягкими, ласкающими движениями привела в порядок его одежду, каждое мгновение ожидая, что он воспротивится и, наоборот, начнет раздевать ее, чтобы продолжить начатое. Или… или он настолько удовлетворен, что больше ничего не хочет?

«Эгоист, – подумала она со смешанным чувством нежности и легкого, чуть заметного разочарования. – Милый мой, ненаглядный, очаровательный эгоист!»

Вдруг вспомнилось, что не далее как вчера, покупая в «Алексеевских рядах» тушь для ресниц, видела в соседней витрине мужские духи, которые так и назывались: «Эгоист». А строчкой ниже на этикетке обозначался оттенок запаха: «Платина».

«Это он и есть – эгоист платиновый, – невольно усмехнувшись, подумала Римма. – Надо будет ему такие духи подарить. Хотя нет, обидится!»

Определенно обидится. Но главное не это. Главное – выпадет ли ей случай сделать такой подарок? Может быть, эта их встреча, этот порыв торопливой, исступленной страсти – все, что им отпущено судьбой?

Ой нет! Только не это!

Она осторожно прилегла рядом с Никитой, всем существом своим напряженно ожидая чего-то большего, чем рассеянное блуждание его пальцев по своему рукаву. Дыхание, ерошившее ее волосы, становилось все более спокойным, размеренным. И движения пальцев замедлялись.

«Да он что, засыпает?» – подумала она чуть ли не с испугом, как вдруг…

Жуткий, истошный звон раздался над головой. Римма вскинулась – села, озираясь, испуганно поджав колени к подбородку. Никита вскочил с кровати, машинально проведя рукой по ширинке, и уставился куда-то в угол, где в полутьме с трудом можно было разглядеть распределительный щиток.

Римме почудилось, будто рядом с этим щитком приплясывает какая-то маленькая черная фигурка.

Чертовщина. Бесовщина!..

В следующую минуту фигурка вынырнула из темноты, и Римма увидела, что это девушка маленького роста, смуглая, черноволосая и черноглазая, одетая в черные джинсы и черную же коротенькую курточку. Она и в самом деле была похожа на хорошенького чертенка. Хорошенького – и очень свирепого.

– Блядун! – закричала она, погрозив Никите маленьким кулачком. – Сучка! – Это адресовалось Римме, и взмахи кулака – тоже. – Старая сука! Ты что тут делаешь? Ты чего сюда приперлась?! А ну пошла вон!

Голос ее, отнюдь не тихий, все же был едва слышен за этим безумным, истеричным звоном. Вдобавок к звону примешался некий железный скрежет, и эта какофония была невыносима для слуха и нервов.

Никита метнулся было к щитку, но девушка преградила ему путь, подпрыгнула, повисла на шее и оплела ногами. Он вертел головой, уворачиваясь от ее поцелуев, но она была чрезвычайно проворна и порою все же исхитрялась присосаться то к его шее, то к щеке, а то и к губам.

Это был какой-то фарс, жуткая пантомима – жуткая, мерзкая и одновременно смешная. Римма оцепенело таращилась на эти две фигуры, как вдруг мимо них размашистыми скачками промчалась третья – в распахнутой жилетке-душегрейке, с всклокоченными седыми волосами и протянутыми вперед руками. Фигура устремлялась к щитку.

При виде ее черненькая девушка отцепилась от Никиты и накинулась на человека, в котором Римма с большим торможением, но все-таки узнала вахтера.

Вахтер на какой-то миг оказался блокирован тисками ее цепких рук, хотя целовать его девушка не целовала – чего не было, того не было.

Освобожденный Никита вдруг развернулся и кинулся не к щитку, как собирался сначала, а к кровати. Изо всех сил толкнул Римму в плечо – так, что она скатилась на пол. Никита не помог ей встать – схватился за край массивного ложа и с видимым усилием поволок его в глубь сцены.

– Отойди, чего стала! – грубо крикнул он, бросив взгляд на Римму. – Раздавит!

Не слова его, которые она разобрала с трудом, заставили Римму опомниться, а некое движение у нее над головой. Глянула вверх – и ошалело уставилась на тяжелую вертикальную плиту, спускающуюся прямо на нее с потолка. Оставались считанные мгновения до того, как эта плита, длиной с весь просцениум и шириной не менее двадцати сантиметров, соприкоснется с головой Риммы!

Она неуклюже отскочила на авансцену, и буквально тотчас плита уперлась в пол. Жуткий звон в это же мгновение утих – то ли Никита с вахтером добрались наконец до распределительного щитка и вырубили сигнал, то ли он отключился автоматически, когда прекратилось движение плиты.

Римма оказалась в полной темноте: плита надежно отделила сцену от зрительного зала, свет остался по ту сторону. И люди: Никита, вахтер, безумная девица. И кровать, которая была бы раздавлена плитой, если бы Никита не оттащил ее.

В полной растерянности Римма коснулась плиты. Она была холодная, словно бы железная, и вдруг до нее дошло, что на ее глазах только что опустился тот самый железный занавес, который есть в каждом театре и предназначен отделять сцену от зала в случае пожара. Кажется, именно по аналогии с этим занавесом и возникла знаменитая идиома, означающая непреодолимую грань между капиталистическим Западом и Советским Востоком. Железным занавесом – как физическим, так и идиоматическим – Римма была сейчас отделена от Никиты.

Она осторожно пошла по сцене, нащупала ногой ступеньки, ведущие в зал, спустилась и двинулась к тому месту, где, по ее представлениям, находилась дверь. Из-за занавеса доносились неразборчивые крики: Никита, чернявая девица и вахтер продолжали выяснять отношения.

Римму начало знобить – стало страшно, что не найдет выхода и будет вечно блуждать по залу, слушая вульгарные взвизгивания. Бред, конечно. Но сейчас ей ничего не хотелось, только бы оказаться как можно дальше отсюда.

Уперлась в стену, начала ее ощупывать. Часть стены вдруг неохотно подалась под руками. Да это же дверь, вот радость-то!

Вышла – и оказалась в коридорчике. Справа стеклянная стенка – за ней вахтерская. Там сейчас пусто, понятное дело. Вахтер находится на сцене и участвует в известном фарсе. На здоровье!