Елена Арсеньева - Последняя женская глупость

– А она говорила? – спросил Бергер и сам удивился странному, ревнивому чувству, которое вдруг легонько ужалило его.

– Говорила. Особенно когда мы второй раз увиделись – в «Барбарисе». Это ночной клуб такой, – пояснил Никита, и Бергер кивнул с видом превосходства:

– Знаю. Вы его оформляли как дизайнер.

– Ну да, – растерялся Никита. – А вы откуда знаете? А, ну понятно. Вы уже обо мне как бы сведения собираете? Может, дело мне шить собираетесь?

– Давайте без истерик, ладно? – попросил Бергер. – Ничего я вам не шью и даже не собираюсь («Но очень хочется», – мысленно добавил он). Я спрашиваю – вы отвечаете. Значит, вы встретились в «Барбарисе», между вами что-то произошло, что уверило вас в любви Риммы. Так?

– Ну.

– А что случилось потом? Почему вы поссорились? Вы на нее рассердились, что ли?

– Ну да, – сказал Никита. – Не то слово, как. Потому что я узнал, что у нее есть другой.

– Вы говорите о Бронникове? Но быть такого не может, чтобы вы не знали об их отношениях! Или Римма скрывала от вас его существование?

– Ничего она не скрывала, – сердито сказал Никита. – Она откровенно говорила, что раньше уже была один раз замужем и теперь у нее тоже есть мужчина, они давно вместе, она вроде бы как привыкла к роли заместительницы его жены и подруги для командировок, но этот человек вдруг к ней разительно переменился и начал предлагать вступить в брак. Даже будто бы на развод подал, и вот-вот состоится процесс, потому что детей там нет, и все произойдет очень быстро. И она говорила, что раньше спала и видела, как бы за него замуж выйти, а теперь ей этого не хочется.

– Почему? – насторожился Бергер.

Так… Получается, что Римма узнала о Бронникове нечто такое, что вызвало у нее отвращение к нему. И она не скрыла этого от Бронникова. И он застрелил Римму, опасаясь, что порочащая его информация пойдет дальше… А что? Чем не версия?

Впрочем, в следующее мгновение версия Бергера оказалась разбита в пух и прах.

– Потому что… потому что в ее жизни появился я, – с несчастным видом сообщил Никита. – То есть она так говорила, понимаете? Мол, никогда ничего так остро с мужчиной не чувствовала, все для нее как в первый раз, это как первая любовь, которой у нее в жизни не было… Ну и все такое, что обычно говорится в таких случаях, – махнул он рукой, и на какой-то миг прежний, пресыщенный, избалованный, сверкающий Никита Дымов возник перед Бергером. Возник, но тотчас исчез. – Я ей не поверил, конечно… а может, и поверил. Поверил, чего скрывать! Особенно когда она мне пода… Но это к делу не относится. А буквально на другой день я получил письмо. Его на вахту театра принесли в таком толстом конверте и передали мне. Еще хорошо, что никто не додумался туда заглянуть, а то у нас любят нос совать в чужие дела!

– И что там было, в этом конверте?

Никита вздохнул:

– Фотографии.

– Чьи?

– Ну вы что, не понимаете? Фотографии Риммы с другим мужчиной.

– В постели, что ли?

– Если это можно назвать постелью, – с отвращением буркнул Никита. Помолчал. – Сейчас вы, наверное, спросите, остались ли у меня эти фотографии.

– Именно это я и собирался сделать, – суховато произнес Бергер.

– Остались, – кивнул Никита. – Я, правда, пообещал их выбросить. Лучше бы выбросить, конечно, а то так и тянет на них смотреть. И больно, и отвратительно, и невозможно удержаться. Как больной зуб трогаешь, знаете? Я вам их сейчас покажу. Они у меня спрятаны в одном местечке, чтоб никто не нашел. Только я вам вот что хочу сказать. Вы имейте в виду, я мог вам про эти снимки ни словом не обмолвиться. Ведь я себе сам напортил, понимаете? То есть как бы получается, что у меня повод был… ну… из ревности, в состоянии аффекта и все такое, как это там называется. То есть вы могли бы подумать, что это я ее…

Внезапно Бергеру стал ненавистен его неуверенный голос, его слабый подбородок, его ввалившиеся глаза, которые теперь казались еще больше в окружении темных теней.

«Может быть, умные, взрослые женщины обречены влюбляться в молодых, красивых и жестоких идиотов? И нет ничего странного в том, что это происходит осенью, – ожесточенно подумал Бергер. – Бабье лето, или как там? Песня такая была, что ли? Ах, это омут, ах, это омут, бабье лето, бабье лето… Я кручу напропалую с самой ветреной из женщин, я давно хотел такую…»

В том-то и дело, что не хотел ее этот красавчик. Не хотел!

Бергер не имел права на такую вспышку ненависти, не имел, это было непрофессионально, дурно, неэтично и все такое, однако поддался ей – и со странным, почти мстительным торжеством бросил:

– Конечно, подумать можно все что угодно. Особенно когда мне стало известно, что вы приезжали в Соложенку в день гибели Риммы. И даже приблизительно в то самое время, когда, по мнению нашего эксперта, она погибла.

– Но она была уже мертвая, когда я ее увидел! – вскрикнул Никита и тотчас испуганно, по-детски прихлопнул ладонью рот.

«Да он в самом деле совсем мальчишка, – брезгливо подумал Бергер. – Глупый, эгоистичный, безответственный, капризный мальчишка! Так вот кого имела Римма в виду, когда говорила соседке, мол, уже завела себе капризного ребенка…»

И тут он вспомнил о беременности Риммы. Она погибла 23 ноября. Разрыв с Никитой произошел числа 11-го. Встреча, любовная встреча – на день раньше. Срок беременности – около двух недель. Она могла забеременеть и от Никиты…

Сказать Дымову об этом? Добить?

Странно. Никогда с ним не было такого, чтобы хотелось уничтожить человека. Чужого, не имеющего к нему никакого отношения, не причинившего лично ему никакого зла! Вот это уж правда – неэтично и непрофессионально.

– Ладно, – сказал Бергер со смешанным чувством жалости и отвращения. – Значит, признаете, что были в Соложенке? Уже хорошо. А зачем вы туда приезжали?

Никита поспешно сунул руку в карман и вынул ее, сжатую в кулак. Распрямил пальцы. На его ладони лежал очень красивый, массивный золотой перстень, вместо печатки у которого было искусно сделанное сердечко.

– Я приезжал, чтобы вернуть вот это. Это она мне подарила – тогда, в «Барбарисе». И сказала, что это ее сердце, но пусть оно теперь всегда будет со мной. Я… хотел вернуть ей кольцо. Сказать, что мне ничего от нее не нужно, и сердце тоже. Пусть она отдаст его тому, с кем была там… на фотографиях. Но я… опоздал. Извините, но я очень крови боюсь. Увидел кровь – ну и…

Он вдруг нагнулся и сунул руку под топчан. Вытащил оттуда какую-то старую-престарую корзину, пошарил в ней, извлек сверток. Размотал обертку, достал белый пакет. Подал Бергеру:

– Вот. Эти самые фотографии. Посмотрите. Вы… вы же понимаете: за это и в самом деле хочется убить, да?

Да…

Бергер быстро просмотрел снимки и убрал их в пакет, чувствуя и злость, и тоску одновременно. Если бы у него была женщина, которая клялась ему в любви, а потом он ее увидел в таком виде, он, наверное, и впрямь мог бы ее убить. Неудивительно, что такая же мысль мелькнула у Никиты.