Екатерина Лесина - Улыбка золотого бога

Старик открыл глаза, покачал головой и произнес что-то на своем наречии.

– Не понимаю, – ответил Вадим. И подумал, что неплохо бы лечь, совсем неплохо, делать-то нечего, разве что к своим пойти. Те допивают остатки спирта, тупо, устало режутся в карты, набираются злости и на степь, и на местных, и на Игоря, который уперся рогом и не желает давать отмашку на возвращение.

Нет, туда неохота.

Тенью скользнув в юрту, девушка поставила глиняные плошки с горячим пловом, одну перед стариком, другую – перед гостем, и не сказав ни слова, исчезла.

– Внучка? – зачем-то спросил Вадим, подбирая горсть горячего, липкого риса. По пальцам желтыми струйками потек бараний жир, а в животе радостно заурчало.

– Внучка моего друга, – по-русски ответил старик, откладывая трубку. – Зачем пришли?

Старик скатал из жирного риса шарик и кинул в рот, зашевелил губами, пережевывая, а Вадим подивился, что деду-то наверняка под сто лет, а ничего, живой, не в маразме и выглядит… как все местные старики и выглядит. На мумию похож – темная кожа поблескивает, точно воском натертая, морщины глубокие, будто прямо на кости вырезанные, а уж потом, поверху, обряженные в мышечно-кожаный мешок. Глаза узкие: то ли от рождения, то ли с возрастом отяжелели веки, сошлись, норовя вовсе слипнуться, срастись, ослепляя, но пока еще остались щелочки, сквозь которые хитрецой проблескивали черные глаза.

– Зачем пришли, спрашиваю. – повторил дед и девушке милостиво кивнул, принимая из ее рук пиалу. Такую же поставили перед Вадимом. И то верно, от острого плова захотелось пить.

– Археологи мы, изучать будем местную культуру… – не поймет дед, будь он хоть трижды стар и четырежды мудр, но в глуши этой он вряд ли слышал такие слова. По-простому надо было.

– Могилы раскапывать, значит, – сделал собственный вывод старик. И представился: – Иван Алексеевич я. Профессор исторических наук Московского государственного университета.

От удивления Вадим подавился пловом, закашлялся. Профессор? Этот дикарь – профессор? Ладно, еще понять можно, когда он говорит по-русски, тут многие говорят, но чтобы профессор… Да разве такое возможно?

– В жизни всякое случается… – философски заметил Иван Алексеевич. – Я, милейший, признаться, сам не чаял себе подобной судьбы, но нимало не огорчаюсь. А теперь вот на старости лет выпала встреча с человеком, беседа с которым будет не только приятной, но и полезной.

Прерывая завязавшийся было разговор, полог юрты отлетел в сторону, пропустив вовнутрь слепяще-яркое солнце и свежий воздух.

– Ты тут? Чего делаешь? – Игорь, забравшись внутрь, сел на корточки и подслеповато сощурился. – Жрешь, да? Там нам всем кирдык, можно сказать, а ты все жрешь.

– Молодой человек, – с упреком произнес Иван Алексеевич, облизывая жирные пальцы. – Не будете ли вы столь любезны закрыть за собой дверь, фигурально выражаясь. Видите ли, в силу возраста я чрезмерно чувствителен к сквознякам. И присаживайтесь, разделите трапезу, а главное, прислушайтесь к совету старого человека. Беспокойство и неумение принять мир таким, каков он есть, – причина многих болезней.

Он добавил пару фраз на местном наречии, гортанно-резких, диссонирующих с изысканно-любезным тоном, с которым Иван Алексеевич разговаривал с Игорем. Тот же, не то смущенный, не то заинтригованный, принял приглашение, сел рядом, перекрестивши ноги, и чихнул.

– Воняет.

– Увы, везде свои недостатки.

Спустя несколько мгновений перед Игорем да и перед остальными появились новые миски, все с тем же пловом, но горячим. Горсточка риса с красными крупицами приправы и мелкими острыми зубчиками дикого чеснока плавала в желтом озерце бараньего жира, на дне которого водорослями лежали тонкие волоконца распаренного мяса.

– Что ж, господа, полагаю, сей счастливый случай стоит того, чтобы отметить его надлежащим образом.

Еще один приказ, и перед стариком появилась бутылка водки, самой обыкновенной, «Столичной», если верить этикетке.

– Увы, единственное, о чем тоскую, так это о невозможности посидеть в хорошей компании, как прежде.

– А вам разве можно? – тихо поинтересовался Игорь, завороженно глядя, как содержимое бутылки перетекает в латунную примятую кружку.

– В моем возрасте можно все, но, к сожалению, не все получается. Впрочем, в некоторых вопросах надлежит сохранять разумную осторожность, и это касается не только и не столько алкоголя.

Игорь понял и набычился, втянул голову в плечи, точно на покатом лбу его и впрямь имелись рога, которыми он собирался забодать наглого старикашку, осмелившегося противостоять развитию исторической науки. Нет, конечно, никаких рогов у руководителя экспедиции, доктора исторических наук, профессора кафедры истории Игоря Матвеевича Свищина не было и быть не могло: с супругой своей он пребывал в разводе, а скоротечные романчики, вспыхивавшие с завидной периодичностью, изначально были лишены намека на серьезность.

Все это промелькнуло в мыслях Вадима и тут же исчезло.

– Поверьте, любезнейший, суть многих вещей такова, что на первый взгляд кажется совершеннейшей глупостью и зачастую таковой и является, однако иногда… редко, но все же бывает, что глупость – вовсе не глупа, скорее иррационально мудра, но в силу оной иррациональности неприменима к жизненным реалиям.

Иван Алексеевич отхлебнул водки и, закусив рисовым катышком плова, передал кружку Вадиму. Та была тяжелой и с одного бока в мелких, дробных вмятинках, точно по ней долго и нудно стучали камнем. Водочный запах перебивал аромат остывающего плова и был каким-то неуместным, неправильным, что ли.

– Прошу простить за излишнюю болтливость, здесь особо не с кем поговорить…

Вадим глотнул и только тогда понял, что совершенно разучился пить. Дыхание перехватило, слизистую и гортань обожгло спиртовой горечью, а огненный комок, прокатившись по пищеводу, рухнул в желудок. Вадим согнулся в приступе кашля, остановить его удалось не сразу. Игорь отобрал кружку, хотя расплескалось вроде и немного, но он буркнул раздраженно:

– Закусывай.

– Так уж вышло, господа, – Иван Алексеевич не обратил внимания на конфуз. – Мне выпало видеть вещи, рассказывать о которых я не слишком-то люблю в силу общественной косности и неспособности воспринимать что-либо, хоть на малую толику отличное от догматов.

Как он говорил! Легко, плавно, не запинаясь и не путаясь в хитросплетеньях сложных фраз, и голос сильный, хоть сейчас с лекциями выступать, да перед аудиторией, где сто, а то и двести слушателей сядут. В юрте голосу было тесно, и Вадим почти воочую видел, как слова вместе с дымом тянутся вверх и исчезают в белом пятнышке клапана.