Александра Маринина - Благие намерения

– Не знаю, честно говоря, где проходит граница между медициной, магией и фантазией, но некоторым моим знакомым эта наука очень помогла, – сказал Григорий. – И я своими глазами видел и убедился, что некоторым моим клиенткам определенные камни носить было противопоказано, они начинали хуже себя чувствовать, и жизнь шла наперекосяк. Что здесь закономерно, а что случайно – судить не берусь.

Руки Тамары Григорий не просил – они еще по дороге с вокзала условились, что это будет лишним и надуманным, сам Головин о предстоящем замужестве дочери тоже ни словом не обмолвился, и Тамара сочла это добрым знаком: отец не хочет смущать гостя и старается сделать его первое пребывание в доме максимально комфортным.

Обед закончился, и Григорий собрался уходить. Тамара вышла на лестницу проводить его и договориться о следующей встрече.

– Я бы ушла вместе с тобой, – извиняющимся тоном сказала она, – но надо все убрать и помыть посуду, мама и так все сама сделала…

– Я понимаю, – он поцеловал ее и слегка дернул за нос. – Я буду ждать в гостинице. Когда сможешь – приходи.

Тамара вернулась в квартиру и застала отца сидящим в кресле перед включенным телевизором.

– И за это ничтожество ты собираешься выходить замуж? – спросил он, не отрываясь от экрана, по которому бегали за мячом футболисты.

Сердце у нее упало. Выходит, отец только притворялся радушным хозяином, на самом деле Григорий ему не понравился. Ну что ж, война – значит, война. Сдаваться Тамара не собиралась.

– Он не ничтожество. Григорий – умный, добрый и во всех отношениях достойный человек.

Она старалась сохранять спокойствие, но голос предательски звенел, выдавая напряжение, готовое выплеснуться криком.

– Он – ничтожество, – отец по-прежнему не поворачивался к ней, но было видно, что за происходящим на экране он не следит. – Одна его прическа чего стоит. Где ты видела, чтобы мужик в его возрасте носил женскую прическу?! Он что, педераст? У него перстень на руке! У него платок на шее! А эти его бредни насчет камней и их целебного воздействия? Это же уму непостижимо! Может, он еще и в бога верит? Может, он вообще какой-нибудь сектант! Ты где откопала это чудовище?! На какой помойке ты его нашла?! Да я больше чем уверен, что он шьет на дому и не платит налоги, он мало того что педераст, так еще и вор, который обманывает государство! По нему Уголовный кодекс плачет! Ты что, слепая? Ты ничего не видишь, не понимаешь? Я не допущу, чтобы моя дочь привела в дом уголовника, который в любой момент может сесть в тюрьму. Или ты надеешься, что я буду его отмазывать и вытаскивать?

Только не кричать, только не повышать голос, надо сосредоточиться и постараться найти правильные слова, которые успокоят отца.

– Его не нужно отмазывать и вытаскивать. Григорий – честный и очень порядочный человек, он ни копейки не украл у государства. Он настоящий мастер, его знает и уважает весь город, к нему огромная очередь на пошив, у него одеваются все самые известные люди в Горьком, и актеры, и певцы, и партийные и советские руководители и их жены. И он нормальный мужчина, можешь мне поверить. Да, он необычно выглядит, у него необычная прическа, он носит не галстуки, а шейные платки, но, папа, пойми, если бы он был таким, как все, если бы у него был такой вкус, как у всех, он не стал бы самым лучшим мастером в своем городе. Одинаковых много, а выдающихся – единицы, они потому и становятся выдающимися, что отличаются от других.

Николай Дмитриевич наконец повернулся к дочери лицом.

– Я запрещаю тебе встречаться с ним. Ни о каком замужестве не может быть и речи. Забудь его и выбрось из головы. Лучше оставайся старой девой, чем женой такого выродка.

Тамара чувствовала, что терпения и сил хватит только на несколько секунд, и эти оставшиеся секунды надо было использовать по максимуму.

– Папа, я тебя очень прошу не оскорблять Григория. Еще раз повторяю: он умный, честный и достойный человек, я его люблю и хочу выйти за него замуж.

– А я тебе еще раз повторяю: забудь об этом! – заорал Головин. – Я не потерплю в своем доме вора и педераста! Если ты пойдешь против моей воли, ты мне больше не дочь! Убирайся к своему портному и живи как хочешь! Но имей в виду: если ты уйдешь к нему, у тебя больше не будет родителей.

– Значит, не будет! – выкрикнула в ответ Тамара, выскочила из гостиной, хлопнув дверью, и убежала в свою комнату.

Достав из шкафа большую сумку, с которой она обычно ездила в командировки и на экскурсии, Тамара начала торопливо складывать самое необходимое, с чем можно пару дней перекантоваться у Любы. Потом, когда минуют выходные и отец уйдет на службу, она придет сюда и соберет в чемодан остальные вещи. С каким удовольствием она бы бросила все и уехала вместе с Григорием в Горький прямо завтра же вечером! Но нельзя, на работе она предупредила, что будет работать до 6 марта, и трудовая книжка в «Чародейке» лежит, и заявление об уходе она еще не написала. Сейчас начало декабря, ей нужно прожить в Москве еще три месяца. Ничего, она поживет у сестры, заодно и с детьми поможет.

– Томочка, – в комнату заглянула мать и застыла, увидев сборы. – Что случилось? Папа так кричал… Я на кухне посуду мыла, так не разобрала ничего, только слышу – вы друг на друга кричите. Что произошло?

– Папа выгнал меня из дома, – сообщила Тамара, укладывая в сумку теплую байковую пижаму.

– Ка-ак?! – ахнула Зинаида Васильевна, опускаясь на стоящий у самой двери стул. – За что?

– За Григория. Папа запретил мне даже думать о нем, не то что замуж за него выходить. И еще он назвал его педерастом и вором.

– А ты?

– А я сказала, что Григорий очень хороший и я его люблю.

– А он?

– Он сказал, что если я посмею пойти против его отцовской воли, то я ему больше не дочь. И если я посмею уйти к Григорию, то могу считать, что у меня больше нет родителей.

– А ты?

– Как видишь, я собираюсь пойти против вашей воли. Пока поживу у Любаши, а через три месяца уеду в Горький и выйду замуж.

– А он?

– Ну что – он? Что – он? – Тамара сердито запихнула в сумку плотно набитую косметичку с туалетными принадлежностями. – Он считает себя правым. Сидит и смотрит футбол. На этом свете же не существует ни одного правильного мнения, кроме его собственного. Избаловала его Бабаня, царствие ей небесное, ни в чем не перечила, всегда подчеркивала его правоту, вот он и живет такой всегда и во всем правый. Еще и Любаша добавила, тоже никогда с вами не спорила, всегда шла у вас на поводу. А вы и рады. Думаете, Любочка у вас правильная дочка выросла, послушная, а я – урод. Мало того, что некрасивая, так еще и строптивая, и непослушная, и мнение собственное имею, и наглость имею о нем заявлять, да не просто заявлять, а отстаивать. Давить надо таких, как я. А если давить вовремя не получилось, то хотя бы из дома выгнать, тоже неплохо.