Григорий Лерин - Морской волк

Выходных у меня тоже не было, хотя каждую субботу Наталья Васильевна говорила:

— Что-то ты плохо выглядишь, мой бедный дядя Том. Ну, ничего, ничего, завтра отдохнешь от рабства.

Или что-нибудь в этом роде.

В воскресенье, часов в пять-шесть вечера, раздавался телефонный звонок, и я получал указание прибыть к тому или иному злачному месту, чтобы отвезти мою подопечную с новым кавалером в сад наслаждений.

Она ни разу не повторялась, я ни разу не сорвался. Десять маленьких зеленых Франклинов требовали жертв и помогали лучше всякого аутотренинга.

Кроме того, через пару недель я заметил, что и мой сверчок на нее почему-то никак не реагирует. Может быть, она мне нравилась. Не в смысле «стал бы — не стал бы», но я задерживал взгляд на ее вышколенном изящном теле, которое сверкало в темном коридоре, когда Наталья Васильевна шла в ванную смывать пороховую гарь отшумевшего боя. С другой стороны, она ну никак не могла мне нравиться!

Как бы там ни было, я был дисциплинирован почти двенадцатилетней армейской службой, и я был на работе. Все остальное — не мое дело.

Наталья Васильевна обращалась со мной запросто, по-товарищески, не слишком щепетильно, но зато еженедельно выдавала зарплату. Лишь изредка я ловил на себе ее вопросительный взгляд. Суть вопросов я не понимал и не отвечал.

— Сегодня полтора месяца, как мы вместе. Работаем вместе, я имею в виду, — неожиданно перебила меня Наталья Васильевна.

Мы сидели в машине у бара, дожидаясь открытия. Я объяснял ей правила проезда нерегулируемого равнозначного перекрестка, увлеченно рисуя стрелочки на бумаге. Мне казалось, что это интересно.

— Для меня они пролетели как один миг, Наталья Васильевна.

— Конечно, ведь я тебе нравлюсь. Правда, нравлюсь, а, ханжа? Только тебе не нравится мой лайф-стайл.

— Если вы имеете в виду кого-то из своих поклонников, то мне они все не нравятся. Я не люблю пьяных. И ещё я не люблю растворимый кофе.

Насчёт поклонников я соврал. У Натальи Васильевны был неплохой вкус. Не знаю, как она объясняла им мой статус и присутствие на кухне, но никто не позволял себе хамства по отношению ко мне или к ней. Это были веселые подвыпившие парни. Иногда она ошибалась, но тут же находила другого. Если отставник проявлял упрямство, на сцену выходил я с маленькой ролью:

— Дама с вами больше не танцует.

Я сам её придумал и вставил в пьесу, и Наталья Васильевна, кажется, была мне за это благодарна. Как правило, этих слов хватало, но иногда возникала напряженность. Тогда Наталья Васильевна забирала меня, и мы ехали в другое место.

За это я был ей благодарен.

— А я люблю танцевать. И не люблю учиться. Но папа отдал меня в институт, где совсем не интересно. Лучше бы отдал в шлюхи.

— В шлюхах, может, и интересно, но опасно, — пробурчал я.

Наталья Васильевна гордо взмахнула ресницами.

— При малейшем намёке на опасность я крикну «Фас!», прибежит мой маленький кухонный монстрик и разорвёт обидчика на части. Ведь так, бультерьер?

Так, госпожа, так. Бультерьер — это такая свинская собачка? Хорошо хоть не шакал, не скунс и не гиена. Мне не нравился этот разговор. Хотя сверчок полностью самоустранился, я почему-то начал звереть.

— Когда один из ваших суперменов наградит вас за особые заслуги орденом Венеры, никакой бультерьер не поможет, как бы дурацки он ни выглядел.

Она удивлённо посмотрела на меня, хотела что-то сказать. Промолчала. Потом спросила:

— А знаешь, что нужно сделать, если тебя наградят?

— Не знаю. — Я просто штриховал стрелочки.

— Надо сказать: «Служу Советскому Союзу!» — И добавила с неожиданной злостью: — А еще военный, называется. И вообще, у меня рука заживает, так что не суй нос в мои дела, Пентуриккио.

Я смял рисунок, аккуратно положил его в пепельницу и посмотрел хозяйке в серьезные злые глаза.

— Пентуриккио — это Буратино, что ли?

— Пентуриккио — это художник.

Она оставалась серьёзной, непривычно серьёзной, но что-то ещё было в её глазах: то ли обида, то ли призыв к миру, то ли приказ заткнуться.

Я остановил свой выбор на приказе.

— Ну, Буратино я еще стерпел бы, а вот за художника можно и вторую руку сломать, Наталья Васильевна. Как там у них назывался чудак, который ломал вторые руки?

Длинная, длинная пауза. Глаза в глаза.

Она улыбнулась и потрепала меня здоровой рукой по голове.

— Вот теперь я вижу, что действительно тебя замучила. Завтра отсыпайся, смотри мультики. И обязательно сходи в зоопарк. А сейчас — вперёд, Торквемада!

Этого имени я тоже не знал, да и насчет зоопарка не понял.

В воскресенье я рано утром разбудил и выпер клиента. Моя барыня еще спала. Парень хотел с ней попрощаться, договориться о встрече, но я был так настойчив, что даже довез его до метро.

Я был уверен, что сегодня у меня стопроцентный выходной, поэтому затеял небольшую уборку в своей комнатухе, потом небольшую стирку, потом небольшую глажку. Около двенадцати свернул все дела и забрался в койку. Вчерашний разговор смутно меня беспокоил. Засыпая, я подумал, что если бы Наталья Васильевна брала за это деньги, то обскакала бы своего крутого папочку за полгода.

Луна хаотически разбросала вокруг остроугольные тени. Впереди, на тусклой каменистой обочине, черное пятно лежащего тела. Я затаился в десяти шагах, на границе света и тени. Сворачиваюсь в клубок, готовясь к прыжку. Пошел! Сердце ударяет в горло, рвется выше и выше. Я холодею от страха. Наконец падаю локтями на землю, и тут же в меня входят пули. Мне не больно, но очень страшно. Что дальше?

Я просыпаюсь. Этот сон всегда заканчивается так. Ничем. Наверное, от той горной дороги отходила коротенькая тропка моей судьбы, которая заканчивалась тупиком на расстоянии одного прыжка. Я по ней не пошёл.

Я встал, включил телевизор. Будь я проклят, если там не идут мультики. И будь я трижды проклят, если это не телефон трещит в прихожей.

— Привет, Обломов! — замурлыкала Наталья Васильевна. — Зоопарк отменяется, жду тебя в «Лучике».

— А мультики?

— Какие мультики? — возмутилась Натапья Васильевна, — Тебя ждет работа. Конечно, ты вчера пытался неуклюже объясниться в любви, чтобы разжалобить моё феодальное сердце и выклянчить выходной, но я передумала. Я нашла твоё признание неубедительным, можешь попробовать ещё раз. Твой сок уже на столе. Все понял, Томатный Джо?

Я понял, что выходной не состоялся.

— Ну, что молчишь? Может быть, хочешь объявить забастовку? Создать профсоюз пажей-оруженосцев? А ты знаешь, что делают с забастовщиками в Африке?

— Ну, наверное, жарят и подают на стол к Первому мая.

— Тепло, но не очень. Им ломают руки. И первые, и вторые.