Григорий Лерин - Морской волк

— Хотелось бы еще узнать, что сделали с борцом за права женщин товарищем Кларой Цеткин?

— Узнаешь в «Лучике». Жду. И постарайся выжать хотя бы шестьдесят два километра в час, Шумахер.

Я ехал по городу, внимательно следя, чтобы стрелка спидометра не выска-кивача за 60. Я уважаю правила, особенно разумные. Натштья Васильевна не признает никаких правил, но тем не менее она мне нравится, и, кажется, очень. Она меня вычислила и хочет обратить в свою бесправильную веру. Может быть, сегодняшний сон — это предупреждение, и я опять приближаюсь к развилке.

Нас в «Лучике» знали, поэтому накрахмаленный Чего Изволите провел меня к столику с моим соком и Натальей Васильевной.

— Добрый вечер, Наталья Васильевна, — приветствовал я её.

— Привет! — капризно ответила она. — Оказывается, до чего же это нудное занятие — ждать. Постараюсь больше не задерживаться в институте.

Я с удовольствием отметил, что, несмотря на нудное ожидание, в её коктейле не хватает одного, от силы двух глотков. Я молча пригубил томатный сок.

Обычно мы перекидывались парой фраз, потом Наталья Васильевна уходила к стойке. Не знаю, как ей это удавалось, она просто сидела с коктейлем, она была не единственной и не самой классной дамой, которые это делали, но ее тут же начинали приглашать на медленный танец. Может быть, все дело в гипсе, я не знаю.

Сегодня, по-видимому, она не торопилась. Она вообще была какая-то не такая. Трезвая, непонятная, как будто ждущая чего-то от меня. Но я никогда не вмешиваюсь в процесс. Я — статист, молча пьющий сок и возникающий в эпизодах только в аварийных случаях.

Я растерянно взглянул на неё.

Наталья Васильевна хмыкнула.

— О'кей, ледиз фест, — сказала она.

Я не понял, в чем дело, и доложил.

— А что я говорила тебе по телефону, понял?

— Кроме одного, — ответил я осторожно.

— Ну и…

— Что стало с Кларой Цеткин?

Она хлестнула меня взглядом и зло сказала:

— Её превратили в миллионы отвратительных папирос.

Потом неожиданно рассмеялась и предложила:

— Слушай, братец Иванушка, может, закажем тебе коктейль, и ты превратишься в весёлого игривого козлёночка?

— Вы же знаете, я на работе не пью.

— Ну, а если ты все-таки выходной?

— Тогда лежу дома и смотрю мультики.

Она опять разозлилась, засверкала глазами.

— Конечно, ты всю дорогу следил, чтобы не превысить скорость, ходячий Устав от караульной службы? Ты состоишь из правил, которые не ты придумал, но ты им подчиняешься…

Странно, но у меня полчаса назад стрелка спидометра вызвала такие же ассоциации.

— Мои правила разумны…

— Правила разумны, устои тверды, мужчина не плачет, поэтому всегда прав. А ты когда-нибудь плакал, Чингачгук?

Надо же, этот сон приснился именно сегодня…

— Очнись, комбат! — Наталья Васильевна трясла мою руку, лежащую на столе.

— Всё нормально. — Я выпрямился.

— Да, теперь вижу…

Её рука осталась лежать на моей. Рука просила прощения.

— А когда ты сгорбился и уплыл туда, где плачут, было ненормально.

— Горбатые тоже плачут. — Я убрал руку от неё и от стакана с томатным соком.

Получилось грубо.

— Извините, Наталья Васильевна, — ровно сказал я.

И снова томительная пауза, заполненная лишь ее серьезным взором.

Мне остро захотелось, чтобы она опять потрепала меня по голове или, на худой конец, просто улыбнулась.

Наталья Васильевна встала и направилась к стойке бара.

На этот раз я не одобрил её выбор, но это было не моё дело. На кухне меня ждали пачка молотого «Мокко» и сияющая турчанка.

— Спасибо, Наталья Васильевна, — сказал я кухне.

В ответ в гостиной хлопнула пробка, что-то упало, вскрикнула Наталья Васильевна и захихикал гость. Я подошёл к плите и поставил воду. Это не моё дело. И то, чем я занимаюсь, тоже не мое дело. Завтра сообщу об этом Наталье Васильевне, хотя не удивлюсь, если она уже приготовила мой последний конверт.

Чашка ароматного кофе грела руку не хуже мягкого пожатия Натальи Васильевны. Черт возьми, столько раз проклинал эту кухню, что уходить не хочется. Наверное, это действует натуральный кофе.

Он вошел на кухню, молодой, наглый, высокий, выше меня почти на голову и в силу этого или каких-то других жизненных принципов не испытывающий ко мне ни малейшего почтения.

— Слушай, пацан. Мы разлили бутылку шампанского. Слетай-ка в ларек, возьми ещё парочку.

Ночью эта кухня была моей, она была оплотом невинной чистоты и нравственности в окружающем бардаке. И если что-то надо было, просили разрешения войти ребята и ростом повыше, и в более нетрезвом состоянии. Сюда нельзя вот так врываться, кухня — это не Наталья Васильевна.

Я никогда не обижал гостей Натальи Васильевны, поэтому сдержался, хотя сегодня она играла не по правилам.

— Слетаешь сам, сопливый дяденька. А когда вернёшься, сюда больше не заходи, очень тебя прошу. Туалет по коридору налево.

— Да ты не бойся, я заплачу.

Интервент достал бумажник, порылся, вынул зеленую купюру и долго вглядывался в портрет президента, как в фотографию любимой перед прощанием. То, что произошло потом, было настолько неожиданно, что я даже не успел обрадоваться. Он высунул язык, лизнул купюру и вяло размахнулся. Обслюнявленный дядя Сэм приближался, явно намереваясь прилипнуть к моему лбу. Я поставил чашку, поймал кисть и вывернул, заходя ему за спину и разворачивая к стене. Закончив разворот, я резко ударил ладонью в аккуратно подстриженный затылок, и наш дорогой гость с хрустом впечатался лицом в кафель и сполз, оставляя на стене кровавый след.

Вошла Наталья Васильевна, придерживая на груди запахнутое кимоно. Она посмотрела на некрасиво лежащее тело без всякого удивления, только спросила:

— Что с Алексом?

— Сдаёт кровь на реакцию Вассермана.

— А почему из носа?

— Остальное вам может пригодиться.

Она подошла ко мне, взяла за руку и пошла из кухни. Я неловко засеменил следом, стараясь не наступать на волочащийся пояс от кимоно.

Альфонс остался лежать, оскорбительно-безразличный к Наталье Васильевне, долларам и шампанскому.

Наталья Васильевна привела меня в спальню. Милое, уютное гнездышко, отдернутое одеяло и цветное белье. Все это готовилось не для меня, но в это очень не хотелось верить.

Наталья Васильевна взяла конверт с туалетного столика.

Рядом лежал лист бумаги, на котором разбегающимися цифрами выплясывал нетрезвый семизначный номер. Ниже плясало: «Алекс».

— Ты хочешь уйти от меня, я знаю.

Она говорила медленно, как бы проверяя слова на звучание.

— Здесь твоя зарплата за неделю и сверхурочные. Я хотела добавить ещё, ну премию, что ли… Но подумала, что ты обидишься.

— Спасибо, Наталья Васильевна. Вы абсолютно правы — я бы обиделся. Вы и так платите мне довольно большие деньги.