Александр Смирнов - Вавилонская башня

Дед задумался о чём-то, но быстро вернулся к действительности и продолжил:

— Ведь если верить, то и чудеса случается. Взять хоть войну эту. Всю Европу немец под себя подмял, всех под ружьё поставил. А у нас что было? Самолёты фанерные, танки "КВ", да ещё одна винтовочка на троих, что с гражданской войны осталось и всё? Нет не всё. Ещё вера в победу была, сильная вера. Что же мы все чокнутые?

— Мой муж в начале войны в окружение попал. Их всего четверо было. У них даже пистолета не было, только одна вера, а к концу войны из четырёх партизан целый полк вырос.

— С мужем то что? — осторожно спросил Макар.

— Не знаю. Сколько не писала в полк — никакого ответа.

— А ты верь, Машенька, тогда наверняка вернётся.

Макар хотел ещё что-то сказать, но его взгляд остановился на ребёнке.

— Ты смотри ка мальчонка то уснул. Намаялся, стало быть, за день. Давай, внучка, и мы укладываться будем. Ты с сынишкой занимай эту комнату, а я в соседнюю пойду.

— Так у тебя не одна комната?

— Сейчас в Ленинграде не только комнаты — квартиры пустые стоят. Столько людей полегло.

— А если хозяева вернутся?

— Не вернутся. Я же сам их на Писаревку свёз.

— Что? — не поняла Маша.

— Я говорю не вернутся. Как же им вернуться, если за них никто не молился?

Дед что-то пробормотал себе под нос, перекрестился и вышел из комнаты.

Такие большие изменения в жизни, а главное такие неожиданные, свалили не только маленького ребёнка. Стоило Маше присесть на кровать, чтобы сообразить, как обустроить новое жилище, как голова её закружилась, глаза заволокло какой-то пеленой, и девушка провалилась в глубокий и крепкий сон, где не было разрушенных домов, рядом с внуком возилась мама, а в комнате пахло махоркой, которую цедили Николай и дед Макар, ремонтируя кроватку для Сашеньки.

Наверное, только в грёзах, можно увидеть и даже ощутить состояние полной гармонии. На то они и грёзы, чтобы человек мог хоть немного передохнуть от непосильных задач, наваленных на него судьбой, набраться сил, решить все эти задачи, да ещё и ближнему помочь, подставляя под его проблемы хотя и девичье, но всё-таки плечо. Увы, но как бы не хотелось оставаться в плену этих сладких грёз, они заканчиваются. В гармонию уюта и блаженства неожиданно стали вмешиваться какие-то голоса:

— … То есть, как это выдать? На основании чего? — говорил незнакомый голос.

— А вот так вот, взять и выдать. На основании вашего революционного сознания.

— Ну, ты загнул Макар! Эти времена давно прошли. Теперь на всё нужен документ. А какой у неё документ?

— А у тебя какой документ был, когда тебя практически мёртвого ко мне принесли?

— Так ведь война.

— Это она у тебя кончилась, а у неё нет. Да и насчёт революционного сознания я что-то не понял. Схожу сегодня в райком партии, пусть мне старику растолкуют.

— Что растолкуют?

— Пусть растолкуют, когда оно кончилось.

— Ты это брось, Макар, я ведь это так сказал.

— Короче выписывай на неё и мальца ордер и всё тут. А то и вправду в райком пойду.

— Чёрт с тобой, дед. Твоя взяла. Пусть приходит, выпишу ей ордер.

— Это с тобой чёрт, а со мной Бог, — заворчал Макар. — Я вот ещё что хотел сказать: вы на меня два участка навалили, так вот мне помощник полагается, её и оформишь.

Голоса стихли, но гармония была уже разрушена, глаза открылись.

Время, как известно, течёт быстро, меняя всё на своём пути. И вот уже не Макар, а Маша метёт два двора. Сашенька уже пошёл в школу, а старый дед уже не выходит на улицу. Радостные возгласы соседей, встречающих своих мужчин с фронта, становились всё реже и вскоре совсем прекратились. Все, кто выжил, вернулись домой. И только одно осталось неизменным: маленькая женская фигурка каждый вечер стояла на набережной реки Фонтанка у дома 53 и ждала своего мужа. Рядом всегда крутился мальчик. Перед тем, как женщине уйти, он всегда заглядывал ей в глаза и спрашивал:

— Мама, а почему папа сегодня опять не пришел?

— Скоро придёт, Сашенька. Вот закончит свою войну и придёт.

Однако время меняет всё. Эта процедура, казавшаяся вечной, не выдержала испытанием времени и была изменена. Однажды на свой вопрос мальчик услышал не мамин, а мужской голос. Это был голос того самого парня, Мишки, от которого дед Макар в своё время предостерегал Машу.

— Да никогда он не вернётся!

— Почему? — спросил мальчик.

— Потому, что твоя мать ППЖ.

Машины губы задрожали. Она опустилась на колени и разрыдалась.

— Ты, что сделал!? — закричал Сашенька на незнакомого дядю.

— Да ничего я не делал. Я же не виноват, что твоя мать чокнутая.

Ребёнок затрясся в ярости. Он схватил палку, валявшуюся на земле и ткнул ей дядьку прямо в глаз. Тот не ожидал такого от ребёнка и поэтому не сумел отразить удар. Почувствовав сильную боль и осознав, что глаза больше нет, парень заорал так, как будто в городе снова объявили воздушную тревогу.

В отделении милиции дежурный долго не мог составить протокол. Описав происшествие, милиционер, перечитывал своё сочинение и рвал бумагу.

— Что ты мучаешься? — спросил милиционера офицер, вошедший в дежурную часть.

— Не знаю, как лучше написать.

— А что она натворила?

— Не она, а мальчик. Потерпевший обозвал его мать походно полевой женой, а ребёнок таким образом защитил честь своей матери.

— Жаль, — сказал офицер.

— Конечно, жаль. Доктор сказал, что глаз потерян.

— Жаль, что этому гаду два не выкололи, — уточнил офицер.

Дело по этому происшествию замяли, но Сашеньку на учёт в детскую комнату милиции поставили.

Дед Макар редко поднимался с кровати. Иногда он собирался с силами, вставал и обходил свои владения. Вот и на этот раз, шаркая ногами, он обошёл свои апартаменты, вышел в коридор и открыл двери в комнату Маши.

В дальнем углу, напротив комода на котором стояли фарфоровые слоники и раньше были расставлены фотографии деда Макара, на коленях стояла Маша и, глядя на икону богоматери, усердно крестилась. До слуха Макара донёсся нежный голосок его названой внучки.

— Господи, боже наш милостивый, и ты пресвятая дева Мария, верни мне мужа моего, раба твоего Николая. Если погиб он за Родину нашу, воскресите мужа для жены, а отца для сына. Услышьте меня, ибо нет, кроме вас, у меня на земле боле заступников.

Маша наклонила свою голову к комоду, коснулась лбом иконы и зарыдала. Макар, молча, отошёл от комнаты и тихо прикрыл дверь. Шаркая своими тапками, которые больше походили на лапти, он снова направился к себе.

— Ну вот и ладненько, — бубнил он себе под нос, — вот теперь всё правильно. Стало быть, теперь он точно к ней вернётся.

Макар обошёл свою комнатку, расставил все вещи на свои места и подошёл к иконе.

— Ну вот и всё, — сказал он себе, крестясь. — Стало быть, теперь всё сделал.