Александр Смирнов - Вавилонская башня

Он снова лёг в постель, укрыл своё тело одеялом, перекрестил лоб, что-то прошептал и умер.

Глава 8

Кузьма не просыхал уже неделю. После того, как по радио объявили, что война кончилась, весь отдел НКВД во главе со своим начальником, видимо решил выиграть войну у зелёного змея. Уничтожив все запасы спирта у себя, чекисты вынуждены были отступить в расположения армейских частей, где спиртное было не только своё, но и трофейное. Противник, видимо, не собирался сдаваться, и офицеры решили вырвать победу штурмом. Они уничтожали спиртное везде, где только могли его видеть. Никто не сомневается, что зелёный змей наверняка выиграл бы эту схватку, он уже находился в одном шаге от победы, но командиры, которые неизвестно каким чудом умудрились сами выйти из этого пьяного штопора, положили конец этой нечеловеческой братоубийственной бойне. Солдаты растащили офицеров по подвалам и отпаивали их там рассолом, не давая встречаться друг с другом до тех пор, пока они полностью не протрезвеют.

— Товарищ подполковник, — обратился сержант к Кузьме, — вас генерал к себе вызывает.

— Какой генерал?

— Ваш начальник, какой же ещё?

— Когда вызывает?

— Уже третий день, как вызывает.

— Тогда надо идти.

Кузьма постарался привести себя в порядок, но видя, что опухшее лицо никуда не денешь, махнул рукой и, качаясь, вышел из подвала.

Генерал долго ходил вокруг подполковника и рассматривал его опухшую физиономию.

— Да, товарищ подполковник, вы прямо как после боя.

— Так точно! — выкрикнул Кузьма, не понимая, хвалит его начальник или ругает.

— Что, так точно?

— Виноват. Служу трудовому народу!

— Да ты я вижу, ещё не протрезвел.

— Так точно, товарищ генерал!

— Что так точно?

Подполковник подозрительным взглядом осмотрел кабинет генерала, подошёл к шефу ближе, и тоном с которым обычно нищие выпрашивают у церкви на пропитание, проскулил:

— Иван Петрович, миленький, всего сто грамм. Говорить не могу, челюсть трясётся, зубы лязгают.

Генерал укоризненно покачал головой, открыл сейф и достал бутылку с мутной жидкостью. Он наполовину заполнил ей стакан и пододвинул его подполковнику.

— Ты уж извини, у меня только самогонка. Спирт ещё вчера закончился.

Кузьма опрокинул стакан. Его взгляд моментально стал сосредоточенным, а руки перестали трястись.

— Спасибо, товарищ генерал. Жизнь мне спасли, не меньше.

— Это ты в точку попал, Кузьма. Я действительно вызвал тебя, чтобы жизнь твою спасти.

Кузьма сразу кончил шутить и стал серьёзным.

— Ты помнишь вашего командира партизанского отряда, Вронского?

— Конечно, помню.

— Ты ведь в отряде его правой рукой был?

— Было дело. Мы тогда с ним большие дела делали!

— Я бы не советовал сейчас вспоминать о ваших делах.

— А что случилось? Я ведь после соединения отряда с нашими, был направлен в управление и ничего не знаю о командире.

— Вот только не надо этого. Никакой он тебе не командир.

— Да что же случилось?

— Случилось то, что Вронский дезертировал из своего полка.

— То есть, как это дезертировал? Зачем ему это надо?

— Значит, было надо. Ты знал, что он бывший белый офицер?

— Это все знали. Он и не скрывал это. Лично я в этом не вижу ничего предосудительного. До революции не было Красной армии. К тому же воевал он хорошо. Правительство даже присвоило ему звание полковника.

— Против немцев воевал хорошо. Но кроме них есть ещё американцы и англичане.

— Вы хотите сказать, что он перебежал к ним?

— Не знаю я куда он перебежал. Против него заведено дело. Он обвиняется в антисоветской агитации и пропаганде.

— Он!?

— Да причём тут он? Никуда он не денется. Если дело завели, значит сядет. Дело в тебе, а не в нём.

— Во мне? А я то здесь причём?

— Есть мнение, что именно ты помог Вронскому бежать.

— Как же я мог ему помочь, если он был в своём полку, а я в управлении. К тому же в том периоде, о котором вы говорите, я находился в Москве.

— В Москву ты вылетел в день бегства Вронского. Только ты вылетел в столицу на самолёте, а он ехал туда на поезде.

— Ну и что?

— Я знаю, алиби у тебя железное, но дело в том, что в полку находился ещё один человек, бывший уголовник Ферзь. Это он отвёз Вронского на вокзал, а потом набросился на следователя, который проводил обыск у бывшего командира полка.

— И что это доказывает?

— Это ничего не доказывает. Просто можно предположить, что Ферзь связался с тобой, а ты в Москве встретился с Вронским.

— Можно предположить, что мы с вами завтракали вчера вместе с американским президентом.

— Прекрати шутить!

— А что мне остаётся делать, если вместо доказательств мне суют в нос какое-то безликое мнение.

— Дело в том, что это очень авторитетное мнение.

— И что же вы мне теперь прикажете делать?

— Я ничего тебе не могу приказать, я могу только посоветовать.

Генерал замолчал, подозрительно осмотрелся и зашептал Кузьме почти в самое ухо.

— Кому-то вы с Вронским и всей вашей компанией перешли дорогу. И от вас не отстанут, это уж ты мне поверь. Если сейчас против тебя нет доказательств, то завтра они будут. Если их не найдут, значит создадут. Мой тебе совет — убирайся отсюда и чем раньше, тем лучше.

— Как интересно я могу это сделать, вы мне предлагаете дезертировать?

— У меня в Ленинграде есть знакомый. Он служит в прокуратуре. В разговоре он жаловался, что им не хватает прокуроров. Если ко мне придёт запрос о твоём переводе в Ленинград, я возражать не буду.

— Вы думаете, что это поможет?

— Я думаю, что это авторитетное мнение, которое здесь копает под тебя, авторитетно только здесь, а не а Ленинграде.

— Остаётся только, чтобы такой запрос пришёл.

— Остаётся только, чтобы ты согласился. О запросе можешь не беспокоиться. Я надеюсь, ты понимаешь, что погоны офицера НКВД придётся снять.

— Вы предлагаете спрятаться в другом ведомстве?

— Я предлагаю тебе спасти свою жизнь.

Если пути Господне неисповедимы, то пути нас, грешных, неисповедимы тем более. Прошла всего неделя, как подполковник НКВД, перед которым трепетал каждый, пил за победу в своём отделе, надеясь на скорое повышение по службе и присвоении очередного звания, а он уже ехал в поезде не только без присвоения очередного звания, но и совсем без погон. Ехал, как преступник, опасаясь, что люди из организации, которой он служил верой и правдой, в любой момент схватят его и сгноят в лагерях, за то что он посмел защитить своего командира, вина которого состояла только в том, что его родители не были ни рабочими, ни крестьянами.

Колёса поезда равномерно стучали по рельсам, приближая Кузьму к месту назначения, а в голове с такой же частотой стучалась мысль: "За что? Почему одни люди хотят быть выше других? До революции дворянство свысока смотрела на рабочих и крестьян. Теперь рабочие и крестьяне, встав у власти, пытаются не только доказать, что они выше всех, но и уничтожить потомков дворян только за то, что их предки презирали предков теперешних хозяев. А в чём, собственно их отличие? Да ни в чём. И те и другие хотели быть выше друг друга". Кузьма вспомнил, как командир рассказывал сказку из библии про вавилонскую башню. "Как правильно там всё сказано", — думал он. — "Сначала они строят башню, чтобы быть выше, потом перестают понимать друг друга, а потом расходятся по всему свету, а башня рушится. Вот так и я. Сначала мне было всё понятно. Я нисколько не сомневался в правоте партии, теперь сомневаюсь, потому что перестал понимать их. И вот я еду от этих людей чёрт знает куда и чёрт знает зачем. Остаётся только рухнуть самой башне".