Александр Смирнов - Вавилонская башня

— Писать я смогу.

— А что толку, если они тебя публиковать не будут? — негодовал Андрей.

— Опубликуют позже.

— Когда? — спросила Любаша.

— Когда башня рухнет. — Василий посмотрел на недоверчивые взгляды домочадцев и ещё раз подтвердил. — Рухнет, рухнет, — даже не сомневайтесь.

— И кто тогда опубликует?

Василий обвёл взглядом свою семью и пожал плечами.

— Не знаю. Может быть вы, — он остановил взгляд на сыне и невестке, а может быть…

Лицо отца вдруг засияло, и он улыбнулся.

— Вы долго нас без внуков держать будете? Сколько можно ждать?

Любаша опустила глаза и засмущалась:

— Потерпите чуть-чуть. Немного уже осталось.

Разговор, казавшейся до селе тяжёлым и неприятным, будто ветер, переменился в противоположную сторону. Вместо холода и безысходности теперь он нёс радость и надежду, вместо запаха затхлости повеяло свежестью. Семья уже забыла, что только что они обсуждали. Появился новый объект, о котором говорить можно было бесконечно.

Глава 18

Как быстро летит время! Кажется, сосем недавно мечтали, что День Победы должен быть обязательно нерабочим, что военные парады снова будут греметь своей медью на Дворцовой площади. Не успели оглянуться, а всё, о чём думали, сбылось. И не только сбылось, но стало настолько привычным, что самим не верится, будто когда-то этого праздника не было. Также, как и прежде, проходит по Дворцовой площади военная техника, как и прежде, следуют стройные колонны солдат, как и раньше ветераны тонкими струйками стекаются на Марсово поле, чтобы ещё раз пережить то, что пережить невозможно, ибо то, что случилось с этими людьми, не подчиняется законам логики, ибо нет такого числа, которое могло бы счесть их подвиги, ибо нет таких подвигов, которые не выпали бы на их долю.

Однако нет ничего постоянного. Если вглядеться в эти людские ручейки, то и здесь можно заметить перемены: Если раньше ветераны шли по полю бравой походкой, то теперь, шаркая ногами и опираясь на палочку, они скорее плелись, на встречу со своей молодостью. Если раньше они за ручку вели своих детей и внуков, чтобы похвастаться ими перед своими однополчанами, то теперь дети и внуки вели своих стариков, чтобы те, хоть на несколько часов смогли забыть о своих болячках в кругу друзей. Если раньше то здесь, то там слышался звон стаканов и тосты за Победу, то теперь ветераны всё чаще и чаще пили молча, не чокаясь, поминая того, кто не пришёл в этот год и не придёт более уж никогда. За кустом персидской сирени, как бы случайно стояла карета скорой помощи. Иногда можно было заметить, что милиционер, дежуривший на поле, усаживал в неё ветерана, которому вдруг стало плохо, или пожилой человек не рассчитал своих сил, поминая товарищей. Карета уезжала, а на её место снова, как бы случайно, вставала следующая. Количество посетителей поля резко уменьшилось. Теперь никто не стоял — скамеек хватало на всех.

На боковой дорожке, напротив казармы Павловского полка, где теперь располагалось "Ленэнерго", сидели трое мужчин и женщина пенсионного возраста. Рядом с ними, немного поодаль, расположились трое ещё не солидных, но уже и не молодых людей. По их поведению безошибочно можно было определить, что это были дети ветеранов. Они внимательно наблюдали за родителями и обсуждали что-то очень важное. По их лицам можно было предположить, что эта проблема никакого отношения ко дню Победы не имеет.

Ветераны тоже отошли от военной тематики и перешли к обсуждению, как говорится, текущего момента.

— Ты давно освободился? — спросил Василий Николая.

— На прошлой неделе.

— Почему на прошлой? Вам же в шестьдесят первом по пятнадцать лет дали, значит по моим расчётам…

— У них там свои расчёты. Когда на зоне кого-то мочат, следователь сильно не упирается: берут зэков, которые за убийство сидят и на них всё вешают.

— Но ведь должны же хоть какие-то доказательства быть предъявлены суду!

— Я тебя умоляю! Какие в зоне доказательства? Свидетелей сколько угодно: что следак скажет, то и засвидетельствуют.

— А сын когда вышел?

— Так он и второй срок тоже со мной вместе получил.

Василий недоверчиво посмотрел на товарища, но вспомнив, как сам сидел в психиатрической больнице, сочувственно покачал головой.

— Да, у нас это умеют. А почему не сообщил?

— Я же знал, что мы здесь увидимся.

Кузьма, докончив читать передовицу, сложил газету вчетверо и с раздражением сунул её в карман.

— Вот я не понимаю, — обратился он ко всем, — что значит социализм с человеческим лицом?

— Выходит, что мы всю жизнь с нечеловеческим жили? — поддержала его Маша.

— На своё бы лучше посмотрел, — зло сказал Николай. — У самого лицо обгажено, вот он и считает, что у всех такое же.

— Да тише ты! Мало что ли сидел за это? — одёрнул товарища Кузьма.

— А что я такого сказал? Просто на таком высоком посту можно было и вывести родимое пятно.

— Они не выводятся.

— Прямо! — Николай закатал рукава и показал руки. — Помните, всё в татуировках было — вывел.

— Причём тут татуировки? Я говорю, думай, что болтаешь.

— Ничего страшного. У нас сейчас, это, как его? Плю, плю…

— Плюрализм, — помог Василий.

— Тьфу ты господи! — сплюнул Николай, — слава и те не наши — американские. Слушать противно.

На соседней скамейке разговор шёл явно не о политике.

— Надо как-то сообщить им, — сказал Андрей.

— Представляете, какой это будет для них удар? — Николай с сожалением посмотрел на родителей.

— Шило в мешке не утаишь. Узнали мы, узнают и они, — рассуждал Александр, — только неизвестно при каких это будет обстоятельствах. А сейчас мы рядом и вон скорая помощь на всякий случай дежурит.

— До этого не дойдёт, — уверенно сказал Андрей, — они ещё не старые.

С плюрализмом, слава богу, было покончено, оставалось разобраться с застоем.

— Я понимаю, у Брежнева был застой, у Черненко, у Андропова, но этот-то молодой! О каком застое может идти речь?

— Имеется в виду застой экономический, — объяснил Василий.

— Полный бред, — не выдержал Кузьма. — У самой богатой страны мира экономический застой! Чего не хватает?

— Мозгов! — вставила своё слово Маша.

— Во, во! Тебя бы туда! Ты бы своей метлой им бы мозги прочистила! — засмеялся Николай.

— А что? Во всяком случае, хуже бы не было, — ответила Маша.

— Да, хуже просто некуда! — согласился Василий. — Смешно сказать, в самой богатой стране мира — продовольственные карточки. Прямо как в блокаду!

— В Японии, где кроме камней вообще ничего нет, где атомная бомбардировка была, люди живут по-человечески, а у нас? — продолжал возмущаться Кузьма.

— Интересно, что бы про всё это командир сказал? — задумался Василий.

— А вы знаете, что ему в этом году восемьдесят восемь лет исполнилось, — сказала Маша. — Я телеграммой поздравила, а он даже не ответил.