Александр Смирнов - Вавилонская башня

— И когда получите?

— Никто точно не знает. Говорят через год.

Василий взял руку Любаши и внимательно посмотрел на номер.

— Такие фашисты в концлагерях раньше писали на своих жертвах, а теперь на наших детях пишут.

— Вася, не заводись, — попросила Катя, — всё равно ты ничего не исправишь.

Однако Вася как будто не заметил просьбы жены.

— А почему так много? Фашисты только один номер ставили.

— Так сейчас на всё надо записываться, — робко ответила Любаша.

— Какой холодильник-то?

— "ЗиЛ". Есть ещё "Минск", но на него ещё записи нет.

— "ЗиЛ" значит, — ухмыльнулся Василий. — Раньше этот завод "ЗиС" назывался.

— А что такое ЗиС? — спросила Любаша.

— ЗиС это завод имени Сталина, а сейчас стало быть Лихачёва. Кто такой Сталин не надо объяснять?

— Не надо. Я не знаю, кто такой Лихачёв, — улыбнулась невестка.

— Это первый директор завода ЗиС.

Домочадцы вздохнули с облегчением. Напряжённая обстановка понемногу растворялась в житейских проблемах.

Вдруг, как гром с ясного неба, прозвучал вопрос отца:

— Что сделали с главным редактором?

Обстановка изменилась на противоположную: теперь уже не Василий, а домочадцы казались напичканными какими-то пилюли депрессионного действия, не его лицо, а выражения семьи напоминало античного царя Пирра.

— Его уволили, — еле выдавил из себя Игорь.

— И всё?

— Разве этого мало?

Катя грустно улыбнулась при этих словах.

— Как быстро летит время, — заметил Василий. — Совсем недавно за это могли приговорить к смертной казни. И это ещё не самое плохое.

— Разве может быть что-нибудь, хуже смерти? — спросила Любаша.

— Да, — уверенно ответил глава семьи.

Молодые непонимающе переглянулись.

— Хуже смерти — быть предателем. Вернее не быть, а считаться им, хотя таковым не являешься. Раньше их называли врагами народа.

— Ой, это так давно было! — сказал Игорь.

Теперь родители переглянулись между собой и грустно улыбнулись.

— Папа, неужели тебе не жалко человека, который из-за тебя потерял работу?

— Он из-за меня ничего не терял. Я вовсе не собирался публиковать эту статью.

— Зачем же ты её тогда написал? — спросил сын.

— Потому, что мне не понятно, что делать с лишними гайками?

— А писать-то зачем? Если ты не хотел публиковать?

Василий внимательно посмотрел на сына. Он даже не понял, почему тот задаёт этот вопрос.

— То есть как это зачем?

— Очень просто. Каждое действие должно преследовать определённую цель: Я беру тарелку, потому что хочу из неё поесть, я одеваюсь, потому, что одежда согревает меня.

— Андрюша, я писатель и не могу не писать. Понимаешь?

— Понимаю. Писатель пишет, художник рисует, Лебедев точит свои гайки — пять вместо четырёх. Каждый занят своим делом, и у каждого есть цель — все зарабатывают деньги.

— Причём тут деньги? Поэт сочиняет стихи, потому что не может их не сочинять, художник создаёт свой шедевр, потому, что не может не создавать его…

— А Лебедев точит гайки, потому что не может их не точить, — продолжил Андрей.

Молодые звонко рассмеялись. Действительно, как можно сдержаться, представив, что токарь точит гайки, которые никем не запланированы, на которые никто не выделял ни денег ни материалов, а просто потому, что он не может не точить гаек?

— Я серьёзно, а ты…

— Папа, ну как можно серьёзно говорить о гайках?

— Да причём тут гайки?

— А что же тогда?

— Неужели вы не понимаете, что они из нас дураков делают?

Василий вдруг испугался своих собственных слов. Он застыл, в нелепой позе, как будто его разбил паралич.

— Господи, что же это делается?

— Вася, что с тобой? — испугалась Катя.

Молодые тут же прекратили смеяться.

— Когда же это случилось? — продолжал Василий, глядя в никуда.

— Папа, что произошло? — Андрей подумал, что всему причиной его смех.

— Я сказал они.

— Ну и что?

— Я всегда, слышите, всегда говорил мы, а сегодня впервые сказал они.

— Ну и что? — не понимала Любаша.

Зато Катя всё прекрасно поняла. Она замахала на детей руками, показывая, чтобы те больше не открывали своих ртов. Молодые, поняв, что переборщили с шуткой поспешили уйти, но отец не отпустил их.

— Нет уж, будьте любезны остаться! Вы просто не понимаете, что сейчас происходит.

Катя хотела что-то сказать, но Василий не дал ей.

— Я тысячу раз слышал эту притчу, но всегда относился к ней, как к сказке.

Невестка хотела что-то спросить, но Катя знаком остановила её.

— Впервые я услышал её из уст командира…

Василий начал свой рассказ и снова ощутил себя на войне. Он со своими товарищами смотрел на водокачку и ждал, когда она рухнет. Наконец та рухнула и похоронила под собой фашистов.

— …тогда командир и сравнил эту водокачку с вавилонской башней, — продолжал Василий. — Мне казалось, что это могло случиться с немцами потому, что они считали только себя полноценной расой. К сожалению, эта притча относится не только к ним, но и к нам.

— Ты хочешь сказать, что мы тоже строим такую же башню? — спросила Любаша.

— А в чём разница? Те считали себя высшей расой, а мы убеждаем, что кроме коммунизма у человечества нет и быть не может никакого будущего. Фашисты сжигали книги и изгоняли своих писателей, и у нас делается тоже самое. Даже номерки на руках похожи. Только они делали татуировку, а у нас пишут шариковой ручкой.

— В таком случае, согласно этой притче, Советский союз ожидает та же учесть что и Германию? — продолжил мысль отца Андрей.

— Ничего другого и быть не может.

— Ну, это уж ты, дорогой, чересчур хватил, — вмешалась Катя. — Пока что Советский союз самая сильная страна в мире. Спутник первый — наш, космонавт первый тоже наш. Разве что Америка — она на пятки нам наступает?

— Америка от нас недалеко ушла. Мы насаживаем всем свой коммунизм, а они свой империализм. Хрен редьки не слаще.

— Так ты папа и Америку приговорил? — не удержался Андрей.

— Действительно, что-то мы слишком далеко зашли. Уже до Америки докатились. Давайте спустимся на нашу грешную землю.

Разговор сразу прекратился. Все молчали и не знали что делать. Тишину прервал отец.

— Вероятнее всего, тебе предложат место заместителя главного редактора, — обратился он к сыну.

— Уже обратились, — удивился Андрей.

— Это логично. Сгноить меня в психушке, неэтично — герой всё-таки. Выгнать невозможно по тем же причинам, а этот ход устраивает всем. Сын в заложниках — это почище, чем номерки на руке!

— Я откажусь.

— Даже и не думай. Ты думаешь они остановятся перед моими прежними заслугами? Как бы ни так! Считай, что мне предложен очень лояльный вариант.

— Ничего себе лояльный! — возмутилась Любаша. — Ты же писать не сможешь!