Валерий Тимофеев - Роман О Придурках

А все мастерство матерого шпиона Натальи Чесалы-Скрудж заключается в том, как выдать своим шефам от-рывки из дипломов за секретные научные разработки; как убедить Центр в перспективности исследований, в которых самое большое исследование студента заключается в поис-ке аналогичной работы старших товарищей, с которой можно содрать максимум материала с приложением мини-мума собственных усилий. Не зря Наталья окончила в Рос-сии закостенелую советскую школу. Она быстро сделала спасительное открытие: в каждом студенческом дипломе есть обязательная глава с расчетами экономического эф-фекта от внедрения. И нет такого труда, где бы эффект не исчислялся суммами, приятными даже глазу развращенно-го богатством капиталиста. Потому почти на каждый от-правленный микрофильм с выдержками из названной гла-вы, она получала задание: "Агенту ПКЉ7. Форсировать работы по добыче дополнительных сведений в данном на-правлении исследований крупной группы ученых, замас-кированных под легендой вечно пьяных и голодных совет-ских студентов. Материал поставлен на контроль мини-стерством, вам присвоено очередное звание, награда не заставит себя ждать, готовьте дырку, а на ваш счет…"

НЕУЧТЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

НЕУЧТЕНЫЙ ЧЕЛОВЕК

много лет тому назад

(необходимое лирическое отступление)

В излучине реки Юрюзань, пробивающей себе дорогу вдоль хребта Зигальга, спряталась заимка Рахима, лесного человека. Поселился он здесь без малого три десятка лет назад. Во время службы в армии участвовал в какой-то секретной операции на Тоцком полигоне. Шибко чего-то наглотался. Во избежание утечки информации его чем-то укололи. Или скушать дали. Стал Рахим тихим. Людей чурался, ел только то, что на земле или в земле растет. Пил воду из луж, все хотел, как в сказке, козленочком или теленочком стать. Знать, вода не той марки оказалась, не волшебной. Или кто спецьяльно назьму какого стороннего примешивал. Только не состоялось его превращение. А вот в психушку несколько раз забирали. Подержат маненько, покормят досыта, отмоют. Но все одно вскорости на бел свет выпустят. За тихость его и потому полную безвредность для устоявшейся власти.

Надоело как-то Рахиму насмешки да ухмылки земляков терпеть. Утрем в один день скорехонько собрался и незаметно в тайгу ушел. Насовсем. Как потерялся. Срубил избушку махонькую и стал жить внутри природы наедине с собой.

А потом, вскорости, лет, может, через двадцать лесного одиночества, народная власть вдруг подумала — а чего это неучтенный человек в его, в государственном стало быть, лесу задарма живет, бесплатно чистым воздухом дышит, и до сей поры не при деле? Взяло и присвоило ему титул лесника. Его лесной избушке звание кордона. И даже на карту тайги маленьким пятнышком оприходованное место жительства нарисовало. А еще закрепило четыре каких-то квадрата непроходимых лесных угодий. За что выделило списанную за древностью слепую кобылу, рацию без батарей, и стабильный лесничий оклад сухим хлебно-консервным пайком, пятью пачками махорки и полпудом комковой нерафинированной соли.

Так оказался Рахим при государственном деле. Стали к нему изредка люди разные заезжать. Кто по нужде личной, с его работой каким ни то боком связанной. Кто на охоту или рыбалку. А кто просто так, у костра посидеть, языком помолоть, уставшую душу от огня пообогреть.

Сегодня Фарит забрел, — худосочный пожилой башкирин с тремя остатними зубами в огороженном редкой щетиной рту.

Работает Фарит на карьере, то ли сторожем, то ли хозяйственным курьером; сутки через двое его график. На работе отоспится, а в законные выходные по лесу одиноко шарагатится, воздухом таежным дышит, дни свои на земле продлевает. Фарит с Рахимом вроде как сродственники. Свояки по несчастью. В 85-м Фарита на ликвидацию Чернобыльской аварии посылали. А потом на пенсию выкинули, по состоянию полного отсутствия здоровья. Вот он и пристроился на карьере, чтобы, значит, к маненькой пенсии приварок какой-никакой поиметь, с голодухи не околеть.

— Фарит поробил в энтих местах, Фарит тожь тута кажный камушек знает, — голой рукой ловко отправляет в костер выпавшую головешку. — Оне тута ямину копают к самому сердцу земли. А на кой, спрошу я тя, а? Не знаешь? То-та. Меня слушай. Я тебе все обскажу.

Рахиму что? Рахим слушает и молча кивает. Ему в глухом лесу всякая весть в новину, а живой человеческий голос в радость. Время от времени подносит к губам и старательно тянет из газетной самокрутки густой самосадошный дым. А потом выпускает его на волю и смотрит, как вкручиваются дымные струи в прозрачность воздуха и распадаются в нем до полного своего обесцвечивания.

— Кладбишше тут будет.

— Кладбище на такой глыбизне? — переспрашивает Рахим, но переспрашивает не за ради любопытства, а чтобы разговор поддержать. Не то обидится человек на твое молчание, подумает, не приведи бог, што неинтересное сказывают, и замкнется сам в себе. И чего? Цельными днями один-одиношенек, словом перемолвиться не с кем, и нате вам, доброму человеку уважения не оказал, ишшо и с им в молчанку поиграть удумал.

— Ну дыть.

— Там жа ж почти в километр ямина!

— Счас на восемьсот двадцатой отметке ковыряются.

— И ково тама хоронить будут? Хтинозавров?

— А ты мозгой пораскинь, ежли есть ишшо она, мозга.

— В такую ямину сколь людёв положить можно.

— Ну ты математик! Человек он что? На центер таких как мы с тобой, аккурат двое выйдет.

— Выйдет, — отдымив очередной порцией, запросто соглашается Рахим.

— А в тонне сколь, по-твоему?

— Дак… это… счас… — сощурив один глаз, то ли от едкого дыма, то ли для стимулирования мозговой работы, проговорил Рахим. — Тышшу на сто, да потом ишшо… два десятка выходит.

— Стомиллионную тонну породы когда добыли?

— Едрить его… — большие числа в уме Рахима вызывали чувство умиления.

— В энту ямину вся Азия с Китаем, Индией, Японией и остатними странами поместится, еще и нам с тобой места останется.

— Так для кого копают?

— Балда! Не допер? — пытается выдавить из себя смешок Фарит. Но некоторая недостаточность, а вернее почти полное отсутствие нужных для смеха зубов отзываются слабым кхекающим кашлем.

— А то ты сам допер! Робишь тута, в энтой ямине, вот и знаешь все.

— Чернобыль на куски разбирать будут и сюда сваливать.

— У тя завсегда так, чуть что, и сразу твой Чернобыль со всех дыр лезет. Прям как перестоявшее тесто из квашни.

— Я те точно говорю!

— Могильник?

— Ну да. Радиоактивных гадостёв.

— К нам под бок? Опять?

— А то куда? Тама у их Европа близко, немцев нервирует такое опасное суседство, вот оне и настояли, даже денег дали, чтобы, значит, мы енто дерьмо поглыбже в себя упрятали.