Игорь Христофоров - Смертельное шоу

-- Так ты не уедешь? -- только теперь понял Санька.

-- Нет. Я же сказал, вы должны в десять вечера быть у хозяина. Вместе с аппаратурой. Привезу я. На этой же машине.

-- Но нам нужно раньше выехать, -- нахмурился Андрей. -- В

восемнадцать ноль-ноль -- начало первого тура конкурса...

-- Значит, поедем раньше, -- безразлично произнес человечек и

щелкнул зажигалкой.

-- С ума сойти! -- долетел к нему от коробок восторг ресторанного гитариста, уже перезнакомившегося с группой. -- Настоящий "Гибсон"! Е-мое! И колки позолоченные! От "Шаллера"! Ну-у, ребята, вы живете! Одна эта гитара стоит дороже, чем весь инструмент моего кабака!

-- Обкатывайте аппаратуру, мужики, -- потребовал Санька. -- А я хоть полчаса посплю. Иначе вообще голос потеряю...

-- Так что, нам без тебя репетировать? -- хмуро спросил Андрей.

-- Пока без меня. Вы новичку ноты "Воробышка" покажите. Он у нас теперь -- сессионный музыкант.

-- У меня руки дрожат! -- напомнил о себе Игорек. -- Это же не бас-гитара! Это -- сокровище! Настоящий бесколковый "Штейнбергер"!

-- Твоего "Штейнбергера" уже давно "Гибсон" поглотил, -- пояснил новичок. -- Так что, считай, у вас теперь в группе два "Гибсона"!

-- Эх, Эразм-Эразм! -- вздохнул Андрей. -- Знал бы он!..

Глава двадцать пятая

ПЕРВЫЙ ТУР КОМОМ

Очередь до группы "Мышьяк" дошла в начале девятого. Изможденное жюри смотрело на сцену, как на огромную плаху, где в конце конкурса они будут все казнены.

Проспав по милости Андрея не час, а целых три, Санька все равно ощущал себя разбитым. Когда его растолкали, аппаратура Букахи уже была более-менее обкатана, а новый гитарист знал наизусть музыку "Воробышка". До отъезда они успели сделать три прогона вместе с Санькой. Вышло на троечку. Но плохого осадка в душе почему-то не осталось. Может, потому что со сна Санька вообще все происходящее ощущал как сквозь пленку.

-- Ты знаешь, как зовут твоего гитариста? -- уже по пути в

Приморск в тряском фургоне Букахи шепотом спросил Андрей.

-- Моего? -- удивился Санька.

-- Ну, нового... ресторанного... Альбертом его зовут...

-- Тогда все идет по схеме, -- улыбнулся Санька. -- Первым был Роберт, вторым Эразм, теперь -- Альберт. Я думаю, что когда мы вернемся в Москву, то обязательно нужно будет разыскать на соло-гитару не меньше чем Бенедикта. Видно, судьба у этой должности такая...

Сейчас же, осматривая мышьяковцев, ждущих своей очереди, Санька убеждался, что спокойнее всех ощущает себя именно Альберт. Таких, как он, в спорте раньше звали подставой, а раскрытие подставы всегда оборачивалось скандалом. Санька не знал, есть ли в регламенте конкурса что-нибудь о замене члена группы, но упорство, с которым Нина предлагала ему ресторанного гитариста, успокоило его.

Только за два номера до выхода к "Мышьяку" подошла Нина. Она объявила порядок движения на сцене, хотя и без того было ясно, что гитарист не сядет за барабаны и тарелки, а клавишник не схватит бас-гитару. Говорила она, не обращаясь ни к кому конкретно, но Санька-то хорошо понимал, что на самом деле она объясняла не порядок размещения, а требовала извинений от него. И когда она медленно, с начальственной важностью, вышла из комнаты, он нехотя двинулся за ней.

-- Ты это... Нин... извини, -- пробормотал он ей в спину.

Строгий серый пиджак замер, сделал складку между лопаток, будто слова вонзились туда острым крючком, и Нина все-таки обернулась.

Ее лицо было сухим и бледным. Как простыня в больничной палате.

-- Я не хотел. Водка проклятая...

-- Ничего. Я уже забыла.

-- Серьезно?

Она посмотрела на него с таким видом, будто никогда не думала, что может иметь несерьезный вид.

-- Как там Владимир Захарыч? -- поняв, что именно нужно спросить, задал он вопрос.

-- Уже лучше.

-- Это хорошо.

-- Он просил узнать у вас, как вы оцениваете повышенные меры безопасности во дворце культуры?

-- Мы уже говорим на "вы"?

-- Так что ему передать?

Санька вспомнил мордоворотов у входа во дворец, у входа в зал, на первом ряду слева и справа от жюри, у черного входа и, не зная, какие еще меры предприняты, объявил:

-- Вроде неплохо с безопасностью. Но я не все видел.

-- Хорошо. Я так ему и передам.

-- Значит, мы уже на "ты" не говорим?

-- Не опоздайте на сцену, -- хитро ответила Нина. Опоздать-то ведь мог не только Санька, а и вся группа. -- Члены жюри очень устали, а им еще совещаться после первого тура.

-- А когда объявят результаты?

-- Завтра утром. Список будет висеть в фойе...

-- Санька, нам сказали приготовиться! -- вылетел из комнаты

Андрей.

Вокруг его глаз лежала не замечаемая раньше синева. Глаза будто бы хотели, чтобы их пожалели.

-- Вперед! -- крикнул Санька. -- За орденами!

Когда он обернулся, то невольно вздрогнул. Нины в коридоре не было. Она будто бы испарилась. Во всяком случае, так беззвучно из людей, которых знал Санька, мог перемещаться только человечек Букахи. Но он сейчас сидел в зале и терпеливо ждал конца их выступления, а значит, не мог научить Нину превращаться в невидимку.

-- Ну ты чего? -- одернули его в спину. -- Сам орешь, а не идешь!

-- Да-да, конечно...

Мимо них прозрачным облаком скользнула Жозефина. Зал проводил ее вяло, но у нее все равно было лицо триумфаторши. Остриженные белые волосенки на маленькой головке Жозефины сияли нимбом.

-- Удачьи, ребьята! -- с сильным прибалтийским акцентом выкрикнула она, но Андрей лишь пробурчал:

-- К черту!..

Солист с микрофоном иногда бывает похож на солдата с гранатой, которого послали взорвать вражеский танк. Чем моложе солист и неопытнее, тем сильнее это ощущение.

Санька не был новичком на сцене, но когда он совсем близко увидел угрюмые инквизиторские лица членов жюри, пальцы обжали микрофон как гранату. Сзади, в глубоком тылу, молчали музыканты, и только теперь он понял, что в конкурсе участвует не "Мышьяк", а один Санька. И судьба группы зависела не от общего исполнения, а от того, как он возьмет первую ноту.

Под проигрыш вступления Санька заученно сделал несколько взмахов руками, как матрос-сигнальщик, передающий сообщение флотскими знаками, заметил ехидную улыбку у крайнего члена жюри, длинноволосого, явно отставного рок-музыканта, и его ожгло мыслью, что он одет совсем не по стилю песни. Мелодия лилась из шестидесятых, а то и, может, пятидесятых годов, а его полосатый балахон BAD+BAD был явно из девяностых. Только идиот мог не заметить этого. Получалось примерно, как если бы металлисты вылезли на сцену в рэповских присобраных штанах.

Пытаясь отвлечь внимание от одежды, Санька по-балетному крутнулся

вокруг своей оси и, чуть не промазав мимо такта, начал:

-- Во-оробышек! Во-оробышек! На-ахохлилась опять... Мне

по-оцелуев-зернышек тебе хоте-елось дать!..

Горло не подчинялось Саньке. Он не вытянул терцию и готов был