Эмиль Габорио - Рабы Парижа

Будет ли это означать, что молодой человек — любовник мадемуазель де Мюсидан? Она ему позировала. Но ведь этого недостаточно, чтобы называться его любовницей…

Ну и что? Кто будет разбираться в таких тонкостях, если она провела много часов наедине с этим Андре…

Какой позор!

Впрочем, он ничуть не больше того позора, от которого несчастная девушка спасает родителей, принося себя в жертву шантажистам…

"Имею ли я право ее судить? — подумал граф. — Я был к ней равнодушен. Диана занималась не дочерью, а своими похождениями… Бедное дитя искало любви на стороне, потому что не получало ее дома… Надо признать, что выбор Сабины не так уж плох. Благородная осанка, мужестванная красота и умное, энергичное лицо молодого человека производят приятное впечатление. Если бы он еще происходил из знатного рода… Но лучше ли отдать девочку негодяю де Круазеноа, хоть он и маркиз? А изменить я ничего не могу… Зачем же я сюда пришел?"

Андре заметил, что господин де Мюсидан украдкой поглядывает на зеленую занавеску.

"Так вот оно что! Кто-то рассказал графу о портрете Сабины… За мной, видно, следят дольше и внимательнее, чем я полагал, — рассуждал художник. — Надо быть еще осторожнее. Появление графа — это привет от Генриха и его шайки. Если мы с ним сейчас поссоримся, то я им уже буду не опасен. А для нас с Сабиной все будет кончено… Тонко рассчитали, подлецы! Ну, господин граф, пора нам заключить союз против общих врагов… Только что делать с вашим инкогнито? Задали вы мне задачку, ваше сиятельство! Придется разговаривать с вами, как с посторонним… Что ж, в этом есть свои преимущества. Я скажу маркизу де Беврону все то, что никогда бы не осмелился выговорить в присутствии графа де Мюсидана".

Между тем гость закончил осмотр эскизов.

— Поздравляю вас, месье, — произнес он. — Я вижу, что мой друг был прав. Ваши работы превосходны. Очень жаль, что я не могу что-нибудь купить… Неужели у вас не найдется хоть одного законченного полотна?

— Нет, господин маркиз.

— А та картина в роскошной раме, которая виднеется за зеленой занавеской? — дрогнувшим голосом проговорил де Мюсидан.

Андре ждал этого вопроса, но все же покраснел, услышав его.

— Извините меня. Она окончена, но я не продаю ее и никому не показываю.

Теперь граф уже не сомневался в том, что Тантен его не обманул.

— Вероятно, это портрет? — спросил мнимый маркиз де Беврон.

— Да.

— Женский?

— Вы угадали.

Положение обоих собеседников было весьма двусмысленным.

Они смутились и отвернулись друг от друга, чтобы скрыть это.

Аристократ первым овладел собой.

— Вполне понятно, — сказал он. — Вы, наверное, влюблены.

Андре покраснел еще гуще.

— Все великие живописцы обессмертили красоту своих любовниц, — продолжал де Мюсидан.

Художник возмущенно сверкнул глазами.

— Вы ошибаетесь, господин маркиз!

— В чем же?

— Это — портрет самой добродетельной девушки на свете.

— Вы ее любите?

— Люблю. И разлюбить ее для меня так же невозможно, как остановить собственное сердце. Но мое уважение к ней еще сильнее, чем любовь. Она — моя любовница? Боже мой! Да я презирал бы себя, как последнего негодяя, если бы злоупотребил ее доверием и шепнул ей хоть одно слово, которого она не смогла бы передать своей матери!

Никогда в жизни де Мюсидан не слышал более приятных слов. Лицо и голос Андре доказывали, что он говорил правду. Графу хотелось обнять и расцеловать честного молодого человека, но на это никак не мог отважиться маркиз де Беврон.

Октавий уже проклинал свое инкогнито.

— Для портрета, естественно, необходим оригинал, — смело сказал художник.

— Значит, девушка приходила сюда?

— Да.

— Разумеется, не одна?

— Одна, господин маркиз.

— Это было очень неосторожно с ее стороны.

— Она доверяла мне.

— Но люди могли подумать…

— Каждый судит по себе, господин де Беврон.

Теперь покраснел граф.

— А как относились к этому ее родители? — спросил он.

— Она приходила тайком. Родители не пустили бы ее сюда.

— Вы не имели права подвергать опасности репутацию девушки.

Андре покаянно склонил голову.

— Я принимал от нее эту жертву. Мало того, я на коленях умолял ее приходить. Иначе мы вообще не смогли бы встречаться…

— Каковы же ваши планы на будущее? — поинтересовался маркиз де Беврон.

Художник вздохнул.

— Мы любим друг друга, но в глазах общества нас разделяет пропасть. Она — единственная наследница богатой и знатной семьи. А я…

Андре сделал паузу. Он надеялся, что граф ободрит его, но де Мюсидан молчал.

Художник собрался с силами и приступил к самой рискованной части разговора.

— Знаете ли вы, кто я? Несчастный найденыш, подкинутый в Вандомский приют для сирот какой-нибудь бедной девушкой, которую обольстили и бросили. Когда мне исполнилось двенадцать лет, я однажды утром сбежал оттуда. Через некоторое время я с мелочью в кармане пришел в Париж. С тех пор живу здесь и борюсь с нищетой. Пока довольно успешно. Для этого я, художник, работаю скульптором-орнаментщиком на строительстве. Посмотрите на мои руки.

Андре раскрыл перед графом ладони.

— Они покрыты мозолями от работы резцом и молотком. Бог не обидел меня талантом и я верю, что. впереди ждет успех. Но надо жить и учиться. Поэтому мастеровой кормит художника, платит за его уроки у лучших живописцев Франции, покупает ему краски, кисти и холсты.

Господин де Мюсидан был восхищен услышанным и одобрительно улыбнулся.

— Все это она знает. — продолжал Андре. — И, несмотря ни на что, любит меня и верит в мою судьбу. Когда, бывает, я отчаиваюсь, она требует, чтобы я не терял мужества. Если терпение и воля могут сделать художника гением, то своим успехом я буду обязан ей. В этой комнате она поклялась мне, что никогда не будет женой другого. И я верю ее клятве. Не так давно один из самых знатных кавалеров Парижа просил ее руки. Она пошла к нему и рассказала историю нашей любви. Он поступил так, как подобает благородному человеку, и с тех пор он мой самый близкий друг.

Андре умолк, задыхаясь от волнения.

Несколько минут двое мужчин собирались с мыслями и приводили в порядок свои чувства.

Затем художник спросил:

— Желаете ли вы теперь увидеть портрет этой девушки?

— Да, — ответил граф. — Я очень благодарен вам за такое доверие.

Андре подошел к зеленой занавеске, взялся за нее рукой — и замер.

"Граф подумает, что я солгал и на самом деле показываю портрет каждому встречному", — обожгла его внезапная мысль.

Художник обернулся.

— Простите, но с моей стороны было бы нечестно продолжать притворяться.

Де Мюсидан побледнел. Взволнованный Андре не заметил, что его слова могли иметь и второй, гораздо более страшный для графа смысл.