Андерс Рослунд - Возмездие Эдварда Финнигана

Винге разглядывал своих коллег, пока те читали. Полноватые, седые, в дорогих и свежих костюмах, которые, как всегда, сидели на них кое-как. Он знал обоих еще с юности, они встречались и работали вместе еще в молодежном движении, они доверяли друг другу, им случалось принимать решение с глазу на глаз и прежде.

— Опишите Хилла.

Формулировки сенатор Норман Хилл подбирал понятные, и в то же время безупречные, он хотел, чтобы читателю стало ясно: нельзя, чтобы страна, которую едва разглядишь на карте, игнорировала право амерканского правосудия на смертную казнь, однако он излагал это другими словами, он был корректен и опытен и ухитрился соблюсти все тонкости дипломатии и в то же время не уронить свой авторитет в глазах соотечественников.

Винге посмотрел на своего главного начальника.

— Хиллу шестьдесят восемь лет. Тридцать из них он был сенатором. Он человек политически ответственный, неофициальный campaign manager предстоящей избирательной кампании нынешнего президента. Он искусно держится на заднем плане, но все считают его одним из самых влиятельных людей в Республиканской партии.

Гудки автомобилей где-то вдалеке, чей-то громкий крик прозвучал и замер среди ветра и стужи. Стокгольмская ночь жила своей обычной жизнью, люди двигались по городу, который предоставлял им для этого пространство. Местоположение правительственной канцелярии — в центре города, на оживленной торговой улице, среди ресторанчиков, бездомных и туристов — было символично, власть среди народа, но в этом была и ирония — там за стенами здания кто-то напивался в «Розите» и мочился на фасад дома, а здесь внутри сидели влиятельнейшие люди страны и решали вопросы жизни и смерти.

Торулф Винге налил себе еще черного кофе, показал на термос остальным, но те покачали головами. Он выпил и повернулся к своим начальникам, он хотел продолжения обсуждения.

— Они не отступятся. Мы можем решить это сейчас. А можем потянуть и огрести за это дерьма, только потом нам все равно придется принять то же самое решение. Они уже держат в руках шприц со смертельной инъекцией.

Министр иностранных дел провел рукой по седым волосам, он всегда так делал, когда раздумывал, когда ощущал, что на него пытаются давить.

— Это политическое самоубийство.

— И посол, и Вашингтон ясно дали понять, что Швеция обязана выдавать США подозреваемых в преступлении — даже если этого не одобрят наши сограждане. И Фрай, он ведь американец, да еще приговоренный к смерти.

— Политическое самоубийство. Если все это станет достоянием гласности.

Винге ждал, что скажет премьер, который до сих пор не проронил ни слова. Они были вместе в Люксембурге три года назад, где участвовали в обсуждении нового договора между ЕС и США о взаимной выдаче преступников. Инициатива американского правительства после теракта 11 сентября 2001 года. Теперь премьер-министр поднялся, снял очки для чтения, повесил пиджак на кресло, обтянутое красной мягкой тканью.

— Торулф, мы сидели там оба. Мы помним, какие там звучали вопросы, верно? Я, по крайней мере, не забыл, как по вашему совету улыбался, в ответ на выражения обеспокоенности — есть ли достаточные гарантии, что тем, кого выдадут, будет обеспечено справедливое судебное разбирательство и их никогда не осудят на смертную казнь.

— Я тоже это помню. Само собой разумеется, что ни одна из стран ЕС не выдаст того, кто рискует быть приговоренным к смертной казни. Но разве вы не понимаете? Джон Мейер Фрай не рискует быть приговоренным. Он уже приговорен.

Премьер-министр был высокого роста, когда он стоял под люстрой, хрустальные подвески казались сверкающей шапкой на его вспотевшем лбу Его усталые глаза блуждали по комнате, нервным жестом он поднес ладонь к носу, бессознательно облизал губы.

— Я знаю, что у вас есть предложение; я выслушаю его, как поступаю всегда. Потом мы прервемся. Время позднее. Мне надо позвонить домой и предупредить, что задержусь еще дольше. После этого я сообщу свое решение. Торулф?

Они уже давно поняли, что делать. Теперь им надо втолковать как.

— Я бы не хотел появления подобных статей.

Винге указал на листки с распечаткой завтрашней передовицы «Вашингтон пост», которые все еще лежали среди чашек на столе.

— Мы все с этим согласны. Дальше.

Премьер-министр выказал раздражение, совершенно неуместное, Торулф Винге подумал, не указать ли на это, но воздержался. Они все устали и отлично понимали, что независимо от принятого ими решения, несмотря на то, что они действуют в интересах Швеции, их выбор все равно будет отчасти аморален, а никто из них не считал себя безнравственным.

— Я хотел бы предложить решение.

Премьер-министр, стоявший под хрустальной люстрой, и министр иностранных дел, сидевший в кресле обхватив голову, внимательно слушали.

— Нам известно, что Фрай прибыл сюда через Канаду и Россию. Перелет из Торонто в Москву, а оттуда в Стокгольм. Нам неизвестны причины такого кружного пути, но теперь это и не важно. А важно то, что Россия может рассматриваться как транзитное государство. Вот туда нам и следует его выслать. И там его не казнят.

Премьер-министр замер на месте.

— Что вы такое говорите?

— Я говорю, что Фрай прибыл из…

— Я слышал, что вы сказали. Но хочу надеяться, что ослышался. Если мы отправим его в Москву, его живенько оттуда перешлют в США.

— Это нам неизвестно.

— В Death Row.

— Это спекуляции. Мы ничего не можем знать наверняка.

— На верную смерть.

— При всем моем уважении, это уже не наша проблема. И формально нас не в чем обвинить. Мы его США не выдавали.

Винге покосился на позолоченные часы, висевшие над диваном. Без трех минут час. Нужна пауза. Министрам необходимо осознать то, что он сейчас изложил, и понять, что это единственный возможный выход. Он снова открыл черный портфель и положил новую бумагу поверх факсов.

— Вот еще, пока мы не сделали перерыв.

Премьер махнул рукой в его сторону:

— Просто скажите, что это такое.

Винге поднял две странички.

— Решение об отказе в виде на жительство. Из миграционной службы. Я получил его сегодня вечером. Так вот, здесь написано, что он подлежит высылке.

Он улыбнулся, в первый раз за весь этот вечер.

— В Россию.

Та еще была ночка.

Эверт тревожно вышагивал по своей большой квартире, борясь с пустотой, которая тут же обступала его, стоило дать слабину. Уж лучше бы остаться на диване крунубергского кабинета. Там он мог спать, даже когда голова болела от мыслей. А здесь ничего не получалось. В доме стояла такая тишина, что каждый шаг отдавался эхом, правая нога, на которую он опирался при ходьбе, стучала о паркет, и звук разносился по комнате, отдаваясь в затылке. Гренс уже было решил позвонить Хермансон и Анни. Он стоял с трубкой в руках и набирал их номер, но потом вешал трубку, прежде чем начинались гудки. Он никогда особо не страшился одиночества, просто не подпускал его близко, а когда оно все же давало о себе знать, то церемонился с ним не больше, чем со случайным посетителем. Но теперь контраст словно сделал его особенно заметным: часы, проведенные с Хермансон на танцах и с Анни на корабле, — это все было такое живое в сравнении с его необитаемыми комнатами.