Алексей Хапров - Сын Духа Святого

Но, когда мой срок подошел к концу, и я, наконец, вернулся домой, меня ждало горькое разочарование. Мстить оказалось некому. И Королев, и Гунько, и Чугунов уже отошли в мир иной. Мать за эти пятнадцать лет превратилась в дряхлую, с трудом передвигавшуюся старушку. Увидев меня, она расплакалась.

— Слава богу! Вернулся! Дождалась!

Все эти годы она жила лишь одним — ожиданием моего возвращения. Именно это ожидание и давало ей жизненные силы. Вскоре она умерла. Умерла тихо и спокойно, ночью во сне. Она словно предчувствовала свою кончину. Накануне вечером она села подле меня и сказала.

— Прости меня, сынок. Прости за то, что так мало дала тебе в этой жизни. Но я дала тебе все, что смогла. У меня не было возможности дать тебе больше.

После смерти матери для меня наступили совсем худые времена. Я остался один-одинешенек. Меня все чурались и сторонились. Меня не брали ни на какую работу. Кому был нужен уголовник-убийца? Пока мать была жива, мы хоть как-то перебивались на ее мизерную пенсию. Когда ее не стало, моим единственным источником средств к существованию стали ее небольшие сбережения. Но этот источник был скуден, и очень быстро иссяк.

Чтобы хоть как-то прокормиться, я принялся распродавать вещи, которые были в доме. Я продал телевизор, холодильник, мебель, телефон, посуду, одежду. И вот наступил момент, когда у меня совсем ничего не осталось, даже того, что еще можно было продать.

Как же это страшно, ощущать себя одиноким, беспомощным, и никому не нужным!

За окном забрезжил рассвет. Лучи показавшегося над землей солнца проникли через неплотно закрытую штору, окрасили потолок в яркий багрянец, и снова высветили скрывавшуюся в ночной темноте горечь и безысходность моего положения.

Я лежал на кровати, заложив руки за голову, и задумчиво смотрел вверх. Прошедшая ночь стала для меня определяющей. Определяющей с точки зрения своего будущего. Не сомкнув глаз до самого утра, я прокрутил в памяти всю свою жизнь. Из самых потаенных глубин моего мозга внезапно проявились подробности, которые казались забытыми навсегда. Все жизненные события вдруг предстали передо мной столь отчетливо, как будто они случились не много лет назад, а только вчера.

Какая беспредельная мрачность! Как мало мне довелось видеть радости! И каким страшным оказался тупик, в который я, в конечном итоге, попал. Это был даже не тупик, а самая настоящая западня. Западня судьбы. Судьба словно смеялась надо мной. Я поймал себя на мысли, что чем-то напоминаю приговоренного к смерти, проведшего последнюю ночь перед казнью, и горько усмехнулся. А, собственно, чего усмехаться? Ведь я действительно приговорен. Меня приговорила сама жизнь. Приговорила за то, что я есть самый настоящий подлец.

Страшно подумать, когда я умру, этому даже никто не огорчится. Все примут это как должное, как свершившийся факт, безо всякого сожаления. Мою смерть даже не сразу заметят. Бог знает, сколько суждено пролежать здесь моему безжизненному телу, прежде чем его обнаружат. Я не выхожу из дома уже пять дней, и хоть бы кого это обеспокоило! Ко мне даже никто не постучал. Как ни горько это признать, но смерть — это, видимо, то единственное, что может принести мне облегчение. Смерть — это уход в небытие, это вечный покой. Я устал от горьких мыслей о собственной никчемности, которые уже прожгли меня буквально насквозь. Я устал пребывать в постоянном чувстве раскаяния за все совершенные мною подлости. Я был настолько измучен, что хотел только одного — чтобы все это закончилось. Чтобы мои глаза навсегда закрылись, и в моем нелепом, безрадостном существовании была бы поставлена точка. Мои силы иссякли. Я устал цепляться за жизнь. Я долго старался найти хоть какой-то выход из этого тупика. Я, словно утопающий, хватался за всякую соломинку, которая давала хоть какую-то надежду, пусть даже призрачную, пусть даже мнимую, что я смогу выбраться из этого капкана судьбы, явно поставленного мне некой высшей силой, разгневанной моими грехами. Но все мои надежды потерпели крах. В мрачном, замкнутом пространстве одиночества, безразличия и неприязни, которое меня окружало, не было ни одной лазейки, ни одной щелочки, из которой бы пробивался спасительный свет.

Я все яснее и яснее чувствовал, что выход из создавшегося положения у меня есть только один. Может быть, он шел вразрез со здравым рассудком. Может быть, он был порожден безумием, которое постепенно начало во мне проявляться, и стало следствием горького отчаяния, когда рассудок под давлением обстоятельств капитулирует перед превосходящими его силами смятения и страха. Да, этот выход ужасен по своей сути. Ведь он обрамлен кровью. Но другого я не находил. Зачем цепляться за этот мир, если он тебя неприемлет, если он тебя отторгает? Как страшно произнести это слово — самоубийство.

Я жаждал перенестись в вечное забытье, но сделать это осознанно, собственными руками было, конечно, не просто. Какой-то бесовский голос нашептывал мне из глубин подсознания:

— В этом нет ничего страшного, просто нужно себя пересилить. Раз — и ты погружаешься в сон. Вечный, спасительный сон. Ты навсегда избавляешься от горя, страданий, мучений, лишений, и приобретаешь легкость и блаженство.

Но тот разум, что еще сохранился в моем сознании, отчаянно пытался его перекричать.

— Не смей! Не ты дал себе жизнь! И не тебе ее у себя забирать!

И я из самых глубин своего сердца отвечал ему:

— А какой прок от жизни, если в ней нет смысла?

Господи Всемогущий! Я признаю свои заблуждения и свою неправоту. Прошу тебя, помоги мне! Окажи мне помощь, не отравленную порицанием. С меня уже довольно и собственного самобичевания. Помоги мне быстрее покинуть этот мир. У меня нет больше сил терпеть все эти мучения. Неужели тебе доставляет удовольствие наблюдать за моими страданиями? Молю тебя, положи им конец! Прости меня за эту просьбу! Восприми ее, как самопокарание. Когда жизнь превращается в муку — иного не остается. Сними с меня горькое бремя! Омой мою душу, очисти ее от грехов, которые я совершил! Я их осознал, и искренне в них каюсь. Будь же милосерден!

Я тяжело вздохнул, свесил ноги с раскладушки, встал, и побрел на кухню. Там, на стене, висела аптечка. В аптечке лежало то, что должно было помочь мне прекратить свое бренное существование.

Идти было нелегко. Пять дней без пищи, конечно, не прошли бесследно. Ноги дрожали, голова кружилась, в ушах свистело. Мне даже пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

Мой взгляд упал на зеркало. Оттуда на меня смотрело худое, изможденное, мертвенно бледное существо, больше напоминавшее привидение, чем живого человека, в котором я с трудом узнал себя. Неужели это я? Я осознавал, что вижу себя в последний раз. Вот таким высохшим и осунувшимся мне предстоит покинуть этот мир. Я ощутил острую жалость к самому себе. Мое горло свела судорога. Меня тянуло закричать. Закричать, что было сил, дико и страшно. И я еле-еле подавил в себе этот отчаянный порыв.