Алексей Хапров - Сын Духа Святого

Гунько направился в тот самый угол, где я спрятал труп Приходько. Очевидно, доски лежали именно там. Через несколько секунд помещение прорезал испуганный крик:

— А-а-а!

Понимая, что "кошки-мышки" закончены, я спрыгнул на землю и бросился наружу.

Выбежав на дорогу, я едва не угодил под копыта лошади, которая везла телегу с сеном. К счастью, управлявший ею старичок успел среагировать, и изо всех сил натянул поводья.

— Тпру-у-у! Ты что, очумел, что ли?

Лошадь с гиканьем встала на дыбы. Стараясь увернуться, я не удержался на ногах, и, потеряв равновесие, упал на землю. Правую ладонь пронзила страшная боль. На земле валялась разбитая бутылка, и моя рука угодила прямо в нее.

— Стой! Держи его! — раздалось совсем рядом.

Я вскочил на ноги и бросился в сторону леса, крепко сжимая порез, чтобы унять хлеставшую из него кровь.

Королев и Гунько продолжали гнаться за мной. Они, конечно, уже поняли, что их хитрость с трупом не прошла, и что они — на грани разоблачения. Но догнать меня им было не просто. Они, все-таки, были людьми в возрасте. Расстояние между нами неумолимо росло, и вскоре они совсем исчезли из виду.

Я мчался со всех ног, старательно лавируя между деревьями и кустарниками. Я намеренно побежал по лесу, а не по дороге. На дороге меня можно было бы легко заметить. А в лесу было, за чем укрыться. Несмотря на то, что никаких звуков погони сзади уже не доносилось, я не переставал раз за разом оглядываться. Убегая от своих преследователей, я не просто убегал от двух преступников, способных на все, что угодно, особенно в ситуации, когда они отчетливо сознавали, что им терять уже нечего. Я убегал от призраков прошлого, грозящего снова превратиться в настоящее.

Наконец, впереди показалась моя машина. Она стояла недалеко от обочины, скрытая густотой листвы придорожных деревьев, и хорошо гармонировала с ней своим темно-зеленым цветом. Я бросился к УАЗику, на ходу вытаскивая из кармана ключи. Кровь продолжала хлестать из ладони. Наклонивший к земле, я сорвал листок подорожника, и приложил его к порезу. После этого я запрыгнул в кабину, быстро завел мотор, и резко нажал на газ. Машина вылетела на трассу. Я давил на педаль изо всех сил. УАЗик стремительно набирал скорость. И тут навстречу мне выскочили Королев и Гунько. Они бросились наперерез моей машине, движимые лишь одной целью — остановить меня во что бы то ни стало, любой ценой. Они были уже совсем рядом. До столкновения с ними оставались считанные сантиметры. Вывернуть руль и объехать их я уже не мог. Не хватало пространства. Авария казалась неминуемой. До нее оставались какие-то мгновения.

Мгновение. Порой этот ничтожно малый отрезок времени оказывается решающим, и способен изменить для человека всю его жизнь. Что ты предпримешь в этот последний момент, в который еще можно что-то предпринять, то и определит твою дальнейшую судьбу.

Это последнее мгновение вместило в себя очень многое. Время для меня словно остановилось. Вокруг все замерло, и сделалось неподвижным. В моей голове с космической скоростью пронеслась череда мыслей. Первым моим порывом было ударить по тормозам. Но некий внутренний голос советовал мне этого не делать.

"Не тормози, — нашептывал он мне. — Ведь они сделают все, чтобы снова повесить на тебя это убийство. Лучше дави на газ, и сбивай их на полной скорости. Тебя никто не выдаст. Трасса пуста. Свидетелей нет".

"Не могу! — отчаянно отвечал ему я. — Убийство человека — это тяжкий грех. Господней кары за него не миновать".

"Ну, тогда выбирай, какая кара тебе больше по сердцу, господняя, или земная".

Я был в растерянности. Что мне делать? Наказание все равно неотступно. Так какое из них предпочтительней? Отсидеть пятнадцать лет в тюрьме, или провести вечность в аду? Если бы я был один, я бы, наверное, выбрал первое. Но у меня были жена и дети, которых я очень любил. Что с ними будет, если я попаду за решетку? Какая им после этого уготована жизнь?

Этот фактор и стал определяющим. Стиснув зубы, я убрал ногу с тормозной педали, и на полной скорости врезался в Королева и Гунько. Раздался глухой и страшный стук. Машину отбросило в сторону. Мне стоило немалых усилий, чтобы ее выровнять. На лобовом стекле расплывалось, увеличиваясь в размерах, страшное кровавое пятно. Я продолжал гнать машину по трассе, и со страхом косился в зеркало. В нем быстро удалялись лежавшие на дороге два неподвижных человеческих тела…

Прошло много лет.

Мы с Ирой и Славиком сидели на веранде и пили чай, любуясь багряным закатом. Кругом царила тишина, в которой был слышен лишь стрекот сверчков и слабое дуновение ветерка. Где-то неподалеку ходила гроза. До нас временами доносились редкие, ослабленные расстоянием, глухие раскаты грома. Синий вечер постепенно густел, и я испытывал нестерпимое желание остановить опускавшееся за горизонт солнце, заставить его снова подняться над землей, и не дать закончиться этому дню, имевшему для меня столь страшную дату: 4 сентября 2008 года.

— Эх, ребята, — вздохнув, произнес Славик. — Где я только не был. Но, приезжая к вам, каждый раз ловлю себя на мысли, что такой красочный закат можно увидеть только здесь.

Славик, конечно, давно уже был далеко не Славик. Точнее, Славиком он оставался лишь для меня. Друзья детства даже в зрелом возрасте называют друг друга так, как привыкли с малолетства. Для всех остальных он был Вячеславом Александровичем Петровым, известным художником, искусствоведом, ректором Московской Академии Художеств. Его работы можно было увидеть во многих российских и зарубежных музеях. Несмотря на свою занятость, Славик каждый год урывал несколько дней, и приезжал из своей пыльной, шумной Москвы погостить к нам с Ирой.

— Я только у вас могу отдохнуть от всей этой столичной суеты, — признавался он мне. — Тишь да благодать. Недельку здесь побуду — и силами заряжаюсь на весь год. Воздух у вас, наверное, какой-то целебный.

— По сравнению с твоей загазованной Москвой, в любой деревне воздух целебный, — усмехнулся я.

— Эх, — снова вздохнул мой друг детства, — как бы мне хотелось переселиться в какое-нибудь глухое, тихое место, наслаждаться покоем, дышать чистым воздухом, и каждый день любоваться на такой закат. Вот выйду на пенсию — обязательно куплю где-нибудь здесь дом. Слушай, а может, поменяемся? Я сюда, а вы в мою квартиру в Москве. А?

— Не-е-ет, — улыбнувшись, протянула Ира. — Ишь, какой хитрый! Сам — на чистый воздух, а нас — пыль глотать. Мы наш дом ни на какие столичные апартаменты не променяем. Мы здесь уже привыкли. Здесь наша родина. На родине и умрем.

— Да, дом у вас действительно прекрасный, — произнес Славик.

— Помнишь, как мы его строили? — спросила меня Ира. — Сколько времени и сил положили.