Алексей Хапров - Черная повесть

— Дима, спустись к нам!

В их просьбе было столько мольбы, что у меня защемило сердце. Но какая-то дьявольская сила удерживала меня на месте. Как я смогу им объяснить, почему их дети погибли, а я остался жив? И почему жив остался именно я, а не кто-нибудь другой? Я не мог смотреть им в глаза. Меня сжигало чувство вины. Поэтому я помотал головой и приложил руку к груди, как бы принося свои извинения.

— Но почему? — отчаянно выкрикнули они.

Что я мог им сказать? Я вздохнул и отошел от окна, чувствуя, как по моей спине загулял мороз. Плюхнувшись на кровать, я закрыл глаза…

Когда я снова пришел в сознание, до меня донеслась жаркая перепалка. Юля и Алан спорили обо мне. Тон Патрушевой был обвинительным, тон Тагерова — оправдывающимся.

Я приподнялся и увидел, что лежу в "балагане". Во рту пересохло. Мне мучительно хотелось пить. Все тело пробирала мелкая дрожь, а в голове неприятно гудело. Я попытался вылезти наружу, но тут в моем животе резануло так, что у меня непроизвольно вырвался стон. Перепалка тут же смолкла. Еловая "крыша" приподнялась, и на фоне макушек деревьев появились силуэты Вани и Юли.

— Очнулся? — жалостливо спросила Патрушева. — Димочка, с тобой все в порядке?

Ее тонкая, нежная ладонь коснулась моего лба.

— Все нормально, — просипел я. — Только пить очень хочется.

— Пить? Но у нас ничего нет. Потерпи до рассвета. Что-нибудь придумаем.

Ее голос предательски дрожал. Как это все было трогательно! Юля хотела еще что-то сказать, но тут ее бесцеремонно перебил Тагеров.

— Старик, ты уж меня извини, — проговорил он, склонившись надо мной, и отодвинув в сторону Попова. — Но ты сам виноват. Бросился вдруг ни с того, ни с сего. Что мне еще оставалось делать? Так как, мир?

Я решил не обострять обстановку, и, скрепя сердце, примирительно пожал ему руку.

— Ну, вот и хорошо! — воскликнул Алан. — А теперь ложитесь все спать. Я подежурю.

Патрушева для порядка еще немного его почехвостила, после чего они с Ваней залезли в укрытие и улеглись по обе стороны от меня.

Я закрыл глаза, но сон обратно не возвращался. Мне было страшно. Я напряженно вслушивался во все звуки, долетавшие до меня из ночной тишины. Как бы на нас не напали другие волки! Слишком уж неприветливыми были здешние места.

Неуютно себя чувствовал не только я. Судя по тому, как ворочались с боку на бок мои соседи по "братскому ложе", им тоже было не до сна.

— Дим, а что ты сделаешь в первую очередь, когда мы отсюда выберемся? — донесся до меня шепот Юли.

Перед моими глазами вдруг с удивительной ясностью предстали мой дом, моя комната, моя кровать, мой письменный стол. Из моей груди вырвался тяжелый вздох. Как много бы я отдал, лишь бы сейчас, сию минуту, снова оказаться в этой привычной, уютной обстановке.

— Завалюсь спать, — прошептал я в ответ.

— Да? — огорченно проговорила она. — А я думала, ты скажешь, что пригласишь меня в кино.

— Непременно приглашу, но только после того, как высплюсь, — нашелся я.

Мы тихо рассмеялись.

— А я пойду на рыбалку, — вступил в наш разговор Попов. — Вы любите рыбалку?

— Я ни разу на ней не была, — ответила Патрушева.

— А я не нахожу в ней ничего интересного, — признался я. — Пустое времяпрепровождение, да и только.

— Ты просто никогда не был на хорошей рыбалке, — возразил Ваня. — Проснешься рано утром на рассвете, выйдешь из дома, придешь на речку — вокруг тишина. Песок на берегу прохладный. Усядешься на него, размотаешь леску, забросишь удочку, смотришь на поплавок и гадаешь, принесет он тебе удачу, или нет.

— Слушайте, вы, рыбаки, — раздался ревностный голос Алана. — Хотите потрепаться — идите дежурить, а я вместо вас посплю. Чего я зря стараюсь? Джигиты-вакхабиты!

Мы прыснули, но после затихли, и снова закрыли глаза.

К утру над землей стал подниматься туман. Освещаемый лунным светом, он имел какой-то жемчужно-опаловый оттенок. Наша одежда отсырела. Зубы отстукивали частую дробь. Мы ежились и непроизвольно теснились друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Заснуть нам больше так и не удалось. Когда на землю упали первые лучи солнца, мы вылезли из укрытия и бодро вскочили на ноги. Первое, на что мы обратили внимание, была туша убитого волка. Зверь неподвижно лежал на земле. Он был худым и облезлым. Его наполненные злобой, остекленевшие глаза обреченно смотрели куда-то вверх.

— Странный он какой-то, — удивленно проговорил Тагеров. — Обычно волки на людей не нападают.

— Жрать захочешь — на кого угодно нападешь, — огрызнулся я.

— Интересно, а волчатина съедобна? — поинтересовался Попов.

— Не мели чепуху! — раздраженно бросил Алан.

— А он и не мелет чепуху, — вступилась за Ваню Юля. — Не знаю, как ты, а мы хотим есть.

— И пить тоже, — вздохнул я.

Лично меня жажда мучила гораздо сильнее, чем голод. На прежнем месте нас выручал березовый сок, который заменял собой воду. Но здесь берез не было. Здесь произрастали только сосны, кедры, ясени, пихты. А с них, как известно, сока не набрать.

— Может, все-таки, вернемся? — с робкой надеждой спросил я.

Патрушева решительно замотала головой:

— Нет. Идем только вперед.

— Чего шарахаться? — поддержал ее Ваня.

Тагеров опустил глаза и промолчал.

— Ну, вперед, так вперед, — разочарованно изрек я. — Что ж, пошли.

— А как же волк? — спросил Попов. — Может, все-таки, сделать из него какой-нибудь шашлык? Я бы сейчас съел, что угодно.

— Не на чем, — объяснил я. — Для шашлыка нужен огонь. А у нас с ним проблемы. Так что пока придется довольствоваться вегетарианской пищей. Вот выберемся из этих дебрей, просушим спички, тогда будет тебе и шашлык, и жаркое, и гриль.

Ваня тяжело вздохнул. Мы взвалили рюкзаки и тронулись в путь.

Туман расползался полосками среди сливавших свои тени практически в единое целое, и образовывавших расходившиеся во все стороны неровные сумеречные аллеи, деревьев. Наши окутанные им фигуры чем-то напоминали острова, пустившиеся в свободное плавание по безбрежному океану. Нас трясло от холода. Отсыревшая насквозь одежда совсем не грела. Чтобы хоть немного утолить мучивший нас голод, мы собирали попадавшиеся на пути ягоды. Чаще всего встречалась брусника. Реже — черника, жимолость, ежевика. Но все это служило пищей больше обонянию, чем желудку. Наши животы не прекращали ныть. Настроение было прескверным. Стремясь приободриться, мы стали перебрасываться шуточками. Больше всех доставалось Попову за его пристрастие к рыбалке. Но это продолжалось до тех пор, пока дорога не стала подниматься вверх. После этого мы замолчали, чтобы не сбивать ритм дыхания, и дальше уже продвигались в полной тишине. Каждые пятьдесят шагов мы останавливались, чтобы отдышаться и дать успокоиться не в меру разошедшимся сердцам, работавшим, словно моторы на высоких оборотах. Солнце поднималось все выше и выше. Туман постепенно редел, становился более прозрачным, пока не исчез совсем. Над нами проступила глубокая синева неба, скрываемая древесными макушками.