Степан Янченко - Утраченные звезды

Петру Агеевичу показалось, что директриса сказала длинную речь, состоящую из не связанных между собой частей. Последняя часть речи Галины Сидоровны негаданно обожгла его дерзкой надеждой, и он тут же поймал эту надежду:

— Моя жена хорошо рисует и чертит, правда, она не художник, а инженер-конструктор, но витрины она разрисует не хуже художника, и тысяч вам не будет стоить.

Галина Сидоровна живо взглянула на Петра, как ему показалось, с удовлетворением и спросила:

— И, наверняка, без работы?

— Да, уже почти два года… Так, подрабатывает кое-чем.

— Приведите как-нибудь с собой, если она возьмется, — и положила руку на телефон, что означало — Петру следовало удалиться.

Полехин не спешит

В магазине он немного поработал, кое-куда подвез про запас продукты, убрал пустые ящики и посуду. И все на него смотрели и говорили с ним ласково и дружески, и завскладом разговаривала с ним, как ему показалось, более дружественно и обстоятельно, затем не выдержала и спросила:

— О чем, Петр Агеевич, разговаривала с вами Галина Сидоровна, если не секрет?

— Какой там секрет? О машине все разговор был, и пообещала взять меня шофером на эту машину.

— А мы все желали бы вас видеть заместителем у директрисы.

— А сама она желала бы этого?

— От нее и разговор пошел.

— За такое доверие всем спасибо, — несколько польщенный, сказал Петр. — Только эта работа была бы не по мне, я вам об этом уже говорил.

— Привыкли бы, и как бы еще руководили нами, — искренно сказала кладовщица.

— Нет, не привык бы. Думаю, надо браться за дело, к которому душа прилежна.

На этом разговор о заместителе директора магазина с Петром и прекратился, как ему думалось, навсегда.

Петр еще поработал с машиной, закончил сборку коробки передач и, взглянув на часы, уверенный в том, что в магазине особенно не потребуется, пошел к заводу, к заветной скамейке.

К скамейке он подошел одновременно с Полехиным. Мартын Григорьевич встретил его с радостью, крепко пожал руку и потянул сесть. По всей аллее лежали теплые солнечные блики, круто пахло разогретым асфальтом. А в тени над скамейкой проплывала волна благовонного курения каштановых свеч, они еще цвели и густо обставили красивые зеленые кроны деревьев, просвечивая густую листву чуть розоватым и белым пламенем цветения.

— Что давно не появлялся, Петр Агеевич, или стал отвыкать от завода? — спросил Полехин, и вопрос прозвучал с серьезным беспокойством. Товарищеское участие польстило Петру.

— От завода мне не отвыкнуть, как от отцовского двора, где родился и вырос, — сказал Петр в ответ и с горечью добавил: — Хоть и отчимом для меня он стал, выгнал он меня без куска хлеба и даже без торбы.

— Образно сказано, — улыбнулся Мартын Григорьевич, — но завод тут меньше всего виноват, он сам ограблен и разорен, как разорялись и ограблялись наши дворы фашистскими оккупантами в войну, тут дело обстоит глубже.

— Да уж куда глубже? — гневно проговорил Петр, но тут же смягчился, даже повеселел взглядом и сказал: — Подвернулась работа и, кажется, надолго вот и осваиваюсь.

— Где же ты устроился?

— Да вот в этом соседнем гастрономе.

— У Красновой что ли? И кем, нечто продавцом, ларечником! — проявил живой интерес Полехин.

— У Красновой. Пока подсобным рабочим, там работает бывший наш заводской Левашов Николай (может, слышали), отпросился в отпуск сына разыскивать в армии, вот меня он и пристроил временно на свое место. Но там оказался грузовой газон неисправный, я его восстановил, директриса берет меня шофером… А вообще я присмотрелся: в магазине — советский порядок… Дружный уважительный коллектив и поддерживает Краснову, а та бережет людей, и все вместе стараются для покупателей, — Петр распространился с рассказом о своем месте работы, как бы желая убедить Полехина, да и себя, что в магазине тоже можно работать и мужику, тем более в его положении безработного.

Полехин взглянул на Петра с каким-то неясным для Петра выражением, близким к негодованию, но тут же пояснил:

— Что пристроился на работу, за тебя можно только порадоваться. А с другой стороны у меня вызывает болезненное возмущение история с тобой.

— А куда деваться, что делать? — растерянно проговорил Петр, виновато взглянув на Полехина, и вдруг расхохотался: — Расширяю по девизу Горбачева сферу обслуживания.

— Я ведь возмущаюсь в адрес тех, кто тебя выбросил с завода, а там, может, и моя очередь подходит, — отвечал Полехин, а негодование только терзало его честную и добрую душу, и сколько народного негодования скопилось в этом демократическом омуте, и каким взрывом грозило его перенакопление? Полехин это хорошо чувствовал и потому старался не допускать того, чтобы вокруг заискрило. — Ведь по существу ты был — драгоценность завода, да что там — завода! Всего общества драгоценность со своим талантом, со своей рабочей квалификацией высшей марки, и оказался ненужным обществу, выбросили тебя из самого важного общественного производственного механизма. И механизм этот развалился, так как не стало в нем внутреннего крепежа. Вот где кроется главнейшее разорение страны! Против такого уничтожения нашего духовного и материально-национального богатства и надо бороться рабочему классу, Петр Агеевич, — посмотрел проницательным взглядом на Петра и некоторое время помолчал, как бы давая возможность подумать о том, что он сказал.

Но Петру Золотареву сегодня уже не надо было думать о том, что с ним произошло, и почему произошло, и по чьей воле произошло то, что он, мастер высшей квалификации, обладающий искусством филигранности, оказался никому и ни к чему ненужным, как тот обесцененный товар, которому место на свалке или на утилизации. Сегодня он все это знал и понимал. Одно только остается неясным — с кем и как бороться за свое право и достоинство, как вернуть свою ценность для общества, а значит, и для себя? Да и кто про эту твою ценность нынче скажет тебе? Нет кому оценить твою общественную значимость, воздать общественный почет твоему труду и мастерству — нет того общества, которое воздавало почет труду, его заменили другим, где все означено ценой на рынке. А там безработному одна цена: нужен — не нужен, и, ежели окажешься нужным, то, как и для кого перецедят твою энергию в частный капитал, — не сметь рассуждать, иначе окажешься в разжигателях социальной розни. Он только еще не осознавал того, что за поиском ответа на эти свои вопросы и ходил к этой скамейке в аллее, ведущей к заводской проходной.

— Между прочим, хорошо, что ты пристроился на работу в наш магазин, — заговорил снова Полехин, — придет время, и мы превратим его в наш, рабочий магазин в полном смысле этого слова по кооперативному принципу, поддержим его, не дадим в обиду, не позволим обанкротиться. Так что ты, Петр Агеевич, волею случая оказался на будущем боевом месте — в магазине рабочей ассоциации, торгующего на основе социалистических принципов. И еще я тебе сообщу: Краснова Галина Сидоровна, ее муж директор школы Краснов Михаил Александрович и ее брат Синявин Аркадий Сидорович — это те представители интеллигенции, которые не отказались от компартии, не бросили ее, не опозорили себя и партию, не побежали из нее, а остались в ней, много сделали, чтобы собрать районную парторганизацию и сейчас активно в ней участвуют. Ты этого не заметил у Галины Сидоровны?