Камилла Лэкберг - Вкус пепла

Но постепенно она усвоила, кто на самом деле во всем виноват. Мама объяснила ей, что это папа так требователен и заставляет так строго ее воспитывать. Сначала ей это показалось странным: ведь папа никогда не повышал голоса и выглядел перед мамой таким слабым. Не похоже было, чтобы он мог от нее чего-то требовать, однако мама часто это повторяла, и она с каждым разом все больше ей верила.

Отца она начала ненавидеть. Если бы он так не вредничал и не придирался, мама сделалась бы доброй, кончились бы постоянные наказания и все стало бы гораздо лучше. Она бы тогда прекратила объедаться и стала бы такой же стройной и красивой, как мама, и папа мог бы тогда гордиться ими обеими. Сейчас же мама тайком приходила к ней вечером в комнату и со слезами шепотом рассказывала, как он ее мучает. В такие минуты мама говорила ей, как страдает оттого, что вынуждена ее наказывать. Она называла ее «darling», как тогда, когда она была маленькой, и утешала, что скоро все будет иначе. Иногда люди делают что-то не по своей воле, говорила мама и обнимала ее. Сначала это было так непривычно, что она вся каменела, не в силах ответить маме таким же объятием. Потом стала ждать этих моментов, когда тонкие мамины руки обвивались вокруг ее шеи и мокрая от слез щека прижималась к лицу. В эти минуты она чувствовала, что кому-то нужна.

Сидя в темноте, она ощущала, как ненависть к отцу растет в ней, превращаясь в огромное чудище. Днем, в комнатах, ей приходилось скрывать от отца свои чувства, улыбаться, делать книксены и притворяться. Но в темном подвале она могла выпустить чудище на волю, чтобы оно спокойно росло. Ей это даже нравилось. Чудище стало для нее старым добрым другом, единственным товарищем в ее жизни.

— Можешь возвращаться наверх.

Голос, позвавший ее сверху, был звонкий и холодный. Она открыла дверцу в душе и впустила чудище обратно. Пусть посидит там до тех пор, пока она снова не окажется в подвале — тогда она его выпустит и даст еще подрасти.

Звонок поступил к Патрику в тот момент, когда он собирался вызвать Кая в комнату для допросов. Молча выслушав сообщение, он сразу же пошел за Мартином, но, не успев постучать в кабинет, вспомнил, что, по словам Анники, Мартин отправился во Фьельбаку, и мысленно выругался, поняв, что придется ехать с Йостой — взять с собой Эрнста ему даже не приходило в голову. При одной мысли об Эрнсте в нем подымалась волна раздражения: ради собственной безопасности тому лучше вообще не попадаться на глаза Патрику.

Но ему повезло: как раз когда он нехотя поплелся за Йостой, из вестибюля послышался голос Мартина, и Патрик сразу повернул в ту сторону.

— Вот и ты! Чертовски кстати! Я думал, ты не подоспеешь вовремя. Тебе придется прямо сейчас выехать со мной.

— Что опять случилось? — спросил Мартин и, торопливо помахав Аннике, направился вместе с Патриком к выходу.

— Повесился молодой паренек. Он оставил письмо, в котором упоминается Кай.

— Вот черт!

Патрик сел за руль полицейского автомобиля и зажег синюю сигнальную лампочку. Автоматически потянувшись за ремнем безопасности, который висел над дверью, Мартин почувствовал себя какой-то старушонкой, но, когда за рулем сидел Патрик, этого требовал простейший инстинкт самосохранения.

Не прошло и пятнадцати минут, как они уже подъезжали к дому семьи Руден, находившемуся в одном из районов Фьельбаки, который почему-то назывался Сумпан, то есть «болото». Перед виллой с низко нависшей черепичной крышей уже стояла «скорая», и один из санитаров вытаскивал из задней дверцы носилки. На дорожке перед домом бестолково метался плешивый худенький человечек сорока с лишним лет, очевидно находившийся в состоянии шока. Пока Патрик и Мартин парковали машину, один из медиков подошел к нему, накинул ему на плечи желтое одеяло и, по-видимому, уговаривал присесть. Наконец человек послушался и, плотно кутаясь в одеяло, опустился на низкий каменный бордюр, отделявший подъездную дорожку от цветочной рабатки.

С персоналом «скорой» им уже приходилось встречаться, так что представляться не понадобилось — они только кивнули друг другу в знак приветствия.

— Что здесь случилось? — спросил Патрик.

— Отчим вернулся домой и обнаружил сына в гараже. Он повесился.

Один из санитаров кивнул в сторону гаражной двери, которую кто-то опустил, и с улицы не было видно, что делается внутри.

Патрик глянул на маленького человечка, сидевшего в нескольких метрах от них, и подумал: никому не пожелаешь пережить такое! Беднягу трясло в ознобе, и Патрик вспомнил, что это один из признаков шока. Однако заниматься этим — дело медиков.

— Мы можем войти?

— Да, мы только дожидались вас, чтобы снять его. Он провисел несколько часов, так что торопиться, в общем-то, некуда. Кстати, это мы закрыли гаражную дверь. Незачем ему болтаться у всех на виду.

Патрик похлопал санитара по плечу.

— Очень правильное решение. На всякий случай, если окажется, что это как-то связано с идущим в данное время следствием по делу об убийстве, мы еще вызвали техников. Поэтому хорошо, что вы его не снимали. Они будут здесь с минуты на минуту, и для них важно, чтобы тут как можно меньше натоптали. Поэтому я предлагаю, чтобы зашли только мы с Мартином, а вы пока подождете снаружи. Кстати, вон та ситуация у вас под контролем? — Он кивнул в сторону отчима погибшего мальчика.

— Джонни за ним присмотрит. У него шок. Но через некоторое время вы наверняка сможете с ним побеседовать. Он говорит, что нашел в комнате мальчика письмо и ничего не выносил оттуда, так что оно должно лежать, где лежало.

— Хорошо, — сказал Патрик и медленно направился к гаражной двери.

На лице у него появилось страдальческое выражение, он собирал все силы, чтобы не повернуть и не убежать куда глаза глядят. Сзади послышались какие-то сдавленные звуки, и он подумал: надо было предупредить Мартина, как быть в таких случаях, но теперь уже поздно. Обернувшись, он только успел увидеть, как Мартин опрометью выскочил из гаража и бросился в кусты, где его вывернуло наизнанку.

Подъехала еще одна машина и остановилась рядом с полицейским автомобилем и «скорой помощью»: прибыли техники. Патрик старался двигаться очень осторожно, чтобы его потом не ругали криминалисты, а главное, чтобы не уничтожить какие-нибудь улики на случай, если дело обстоит не так, как кажется на первый взгляд. Веревка была привязана к крюку, торчащему в потолке. Шею мальчика обвивала петля, на полу валялась опрокинутая табуретка — по всей видимости, кухонная, принесенная из дома. Сиденье, обитое материей с рисунком из брусничных кустиков, своим веселеньким видом резко контрастировало с мрачной сценой.

За спиной Патрика послышался знакомый голос: