Жорж Сименон - Время Анаис

— Да. В какой-то степени.

— Когда вам приходилось наблюдать мужчину, выходящего с женщиной из дома свиданий, вы не испытывали ревности?

— Испытывал.

Послышался смешок.

— Наверное, все мужчины таковы?

Почему же он не отвечает профессору? Неужели, сам того не заметив, он сообщил им что-то важное? Неужели он ненормальный? А может, наоборот, он рассказывает им банальности, которые всем оскомину набили?

Встревожась, Альбер начал ерзать на стуле, пытаясь разглядеть по ту сторону лампы в полумраке лица своих слушателей. Профессор беспрестанно курил, затаптывая ногой крохотные окурки.

— Вы обнимали Анаис?

— Мне это и в голову не приходило, — удивленно ответил Бош.

— Вы не испытывали к ней никакого чувства нежности? Вам не хотелось обращаться с ней так, как, к примеру, ваш отец обращался с вашей матерью?

— Нет, никогда.

— И у вас не возникала потребность поговорить с ней?

— Мне хотелось лишь позабавиться.

— С ее телом?

— Да. И еще — услышать ее смех. Хотелось вдвоем с ней выкупаться в море. Нагишом. Мысль эта часто возникала у меня.

— Словом, вы видели в ней животное?

— Меня не интересовало, о чем она думает. Только не надо полагать, что кроме нее я больше ничем не был занят. Слишком уж много мы о ней говорили, словно это самое главное в моей жизни.

Профессор засмеялся. Вместе с ним засмеялись и студенты.

— Да уж наверно. Находилось время и для еды, питья и сна, — шутливо отвечал профессор. — Успели даже степень бакалавра получить.

Шутка развеселила Альбера, и он засмеялся вместе со всеми.

— Верно. Я постарался ничего не упустить, но не надо этому придавать слишком уж большое значение. Бывало, месяцами я о ней даже не думал. А в Париже почти забыл. Лишь вчера вечером, не знаю почему, я снова вспомнил Анаис. Возможно, потому, что в кабинете орлеанского инспектора встретил женщину, чем-то на нее похожую.

— Почему это вас так встревожило?

— Разве я сказал, что был встревожен?

— Вы долгое время об этом думали и пытались понять…

— Что именно?

— Себя понять, самого себя.

— В таком случае, сделать это мне пока не удалось! — пошутил он в свою очередь. — И если буду волноваться из-за всего, о чем мне вот уже сутки твердят, я, пожалуй, и в самом деле свихнусь.

Слова эти прозвучали очень легкомысленно, и профессор понял, что больше из него ничего не вытянешь. Сейчас Бош похож на ребенка, который чересчур возбужден, но продолжает забавляться, чтобы не подать виду, что измучен.

— Вы устали?

— Не очень, хотя последние две ночи мало спал.

Когда психиатр достал карманные часы, студенты поняли, что представление закончено, и многие закрыли свои тетрадки.

— Мы, очевидно, завтра увидимся. А сейчас один из моих ассистентов вас обследует и напишет заключение. После этого, если у вас хватит духу, мы смогли бы продолжить беседу. Полагаю, что раньше второй половины дня судебный следователь вас не ждет.

— Я готов.

Ассистентом оказался полный мужчина довольно высокого роста, сидевший на стуле верхом с видом театрала. У него были небольшие каштановые усики, в петлице синего костюма алела розетка ордена Почетного легиона.

В вестибюле ожидали своей очереди трое — видно, тертые калачи, Альбер их видел накануне во время медицинского осмотра. Неужели их тоже будут расспрашивать обо всем? Они с любопытством посмотрели на Боша, словно пытаясь угадать, что их ожидает. С непринужденным видом Альбер прошел мимо.

— Сюда…

Атмосфера изменилась, когда они очутились в ослепительной белизне клиники, со сверкающими инструментами, какими-то сложными приборами. Ассистент снял пиджак, надел белый халат и вставил в уши стетоскоп. Толстый, заспанный, он походил на нерадивого увальня, который кое-как выполняет постылую работу.

— Раздевайтесь.

Осмотр продолжался около часа. Врач с Альбером не разговаривал, лишь время от времени произносил:

— Ложитесь… Повыше… Встаньте… Дышите… Не шевелитесь… Поднимите правую руку… Протяните левый кулак…

Время от времени он что-то записывал, наклеивал этикетки на пробирки. Что именно он писал, понять было невозможно — какие-то бессмысленные буквы и цифры.

Альбера передали в руки надзирателя. Когда они шли по уже знакомому двору, светило солнце. Арестованный поднял голову и увидел голубой квадрат неба.

Бош обрадовался, что его поместили в ту же камеру, где он был накануне. Он понял, что в тюрьму его не повезут, поскольку пополудни он понадобится судебному следователю. Привыкая к новому положению, он уже не чувствовал себя новичком.

Встреча с профессором не волновала Альбера, ему казалось, что вел он себя как подобает.

Не успел Бош взяться за котелок, как дверь открылась, и надзиратель произнес:

— Ваш адвокат.

Вид у метра Уара был озабоченный. Он не протянул руку и не стал расспрашивать об утреннем осмотре.

— Твоя мать здесь, — сообщил он.

— Ее уже вызвали?

— Нет. Она приехала вчера вечером и успела везде побывать. В настоящую минуту сидит в коридоре возле кабинета судебного следователя. Он ее сейчас примет. Она сама на этом настояла. Не знаю, получит ли она разрешение на свидание сегодня. Думаю, вряд ли. Но, во всяком случае, Базен разрешит ей остаться у него в кабинете, когда мы к нему придем.

— Вы разговаривали с матерью?

— Да.

— Ну, и какое у нее настроение?

В ответ Уар лишь пожал плечами.

— А какое, по-твоему, у нее должно быть настроение?

Альбер узнал голос матери, доносившийся из-за двери. Адвокат постучал. Столкнувшись лицом к лицу с матерью, Бош растерялся, не зная, как себя вести. Она сидела у окна напротив судебного следователя. Видно, плакала: в руке скомканный платок. Она не встала, не протянула ему руку, а лишь посмотрела с каким-то испугом, да и то, как показалось Альберу, деланным, и он лишь улыбнулся, проронив:

— Прости, мама.

Сказал, как бы успокаивая мать. Выражение ее лица было почти такое же, как у трактирщика из Энграна. Бош скорее догадался, чем услышал лепет матери:

— Боже мой! Боже мой! Что я тебе сделала?

Оба понимали, что им нечего сказать друг другу, что встреча будет ненужной и мучительной. И Альбер досадовал, что произошла она именно в тот самый день, когда он почувствовал в себе потребность быть откровеннее.

— Вашей матушке очень хотелось повидать вас, — проговорил судебный следователь, — а заставлять ее ждать дня свидания я не мог.

Мадам Бош сокрушенно покачала головой, словно перед ней было чудовище, отпетый преступник.

— Как ты посмел? С твоим-то воспитанием, видя одни лишь положительные примеры…

— Не мучь себя, мама. Все гораздо проще, чем ты думаешь.

— Вы слышите, господин судебный следователь? Что я вам говорила? Он не отдает себе отчета в своих поступках. Уверяю вас, раньше он таким не был. Он был слаб и слишком добр, и с ним делали все, что хотели. Эта женщина довела его до такого плачевного состояния. Разве я не говорила тебе, Альбер, что она тебе не пара?