Питер Чейни - Еще один глоток

– Да, – заверил ее Беллами. – Я донага разоблачил перед ними свою душу. Я интеллектуально обнажился. Рассказал им все, что знал. Сообщил, что у вас самые красивые ноги во всем западном полушарии и что, когда вы идете, у меня остается лишь одно желание – следовать за вами и наблюдать восхитительное покачивание ваших прелестных бедер. Я сказал…

– Вы – безумец, – перебила она своим низким голосом. – Вы способны говорить хоть о чем-нибудь серьезно? Или вы им сказали всю правду, идиот вы эдакий?

– Сказал ли я правду? – изумился Беллами. – Но вы же слышали, – ложь легко слетала с его языка, – я сказал им все, что знал об этом деле. Они собираются арестовать Харкота.

– Я так и думала, – сказала Ванесса. – Это будет для меня ужасно.

– Не берите в голову, детка, – успокоил ее Беллами. – У вас ведь останусь я. Я вас обожаю и сделаю для вас практически все, что угодно. Я сплю в пижаме, внутри которой пришит ваш портрет.

– Хватит валять дурака. И скажите, что вам нужно.

– Божественное создание, я звоню вам потому, что виделся вчера вечером с Кэролой, точнее, уже сегодня утром, и сказал ей, что мы с вами встретимся сегодня около восьми за коктейлем. Я думал, она вам сообщила это по телефону перед тем, как отправиться в свадебное путешествие. Я звоню, чтобы сказать, что могу заехать только в половине десятого. Это не слишком поздно?

– Для вас, Ники, никогда не бывает поздно, – пошутила Ванесса. – Я все равно ужинаю дома. Буду ждать. Приезжайте и взбодрите меня, чудак вы мой.

– Будет сделано, – ответил Беллами и ухмыльнулся в трубку. – Пока, радость моя.

Повесив трубку, он подошел к письменному столу, отпер верхний ящик и достал автоматический пистолет "кольт" 32-го калибра. Вынув из него пустую обойму, он зарядил в нее два патрона, вставил обойму обратно, взвел курок, чтобы патрон встал в казенник, поставил пистолет на предохранитель и сунул его в карман брюк.

Надев шляпу и пальто на меху, Беллами спустился в вестибюль, нажал кнопку вызова домоправительницы и сказал ей:

– Я уезжаю. Вещи собраны, кто-нибудь за ними завтра заедет. Я загляну, быть может, около полудня, чтобы забрать почту, тогда увидимся. Доброй ночи, – и вышел.

На Пикадилли взял такси и велел ехать в "Малайский клуб".

Фенелла Рок сидела за тем самым столиком, за которым она сидела с Харкотом и Ланселотом в вечер их знакомства – в дальнем конце зала.

Беллами окинул его взглядом. В конце стойки мирно беседовали что-то потягивая два посетителя. Блондинка была занята – смешивала коктейли.

Беллами подошел к стойке и весело обратился к ней:

– Блонди, сделай-ка два очень сухих мартини и принеси их вон за тот столик.

Потом подошел и сел напротив Фенеллы Рок.

– Что случилось, Фенелла? – спросил он.

Она посмотрела на него угрюмо. Под глазами ее пролегли глубокие тени, лицо было напряженное, без кровинки.

– Харкот мертв, – сказала она.

Беллами вынул портсигар, блондинка принесла два мартини.

Беллами взял сигарету, поднес ее к губам Фенеллы, дал ей прикурить, закурил сам. Блондинка вернулась за стойку.

– Не принимайте этого близко к сердцу, Фенелла, – посоветовал он. – Это очень жестоко, но такова жизнь. Что с ним случилось? Он не…

– Нет, – прервала она, – он этого не сделал сам… Он так повеселел после нашего с ним разговора сегодня днем. Пошел в клуб Мотта. Ушел оттуда в начале седьмого, и не был особенно пьян. Его сбила машина возле Аллеи акаций. Что это была за машина, неизвестно. Водитель скрылся в темноте. Харкот был страшно изуродован. Должно быть, он скончался сразу же… О, Боже!…

– Зачем он пошел в клуб Мотта? – спросил Беллами.

– Кто-то позвонил ему и передал сообщение, оставленное для него Ферди Моттом. Некто хотел с ним встретиться и, судя по всему, срочно. Он мне не сказал, по какому поводу.

– Вам было бы легче, если бы вы поплакали, – сказал Беллами. – Почему вы не плачете?

– У меня нет слез, – ответила она. – Я словно окаменела. Не хочу больше жить. Устала от всего. Уже давно. Потом вдруг появился Харкот и ощущение усталости от жизни прошло. Теперь оно вернулось и не отпускает ни на миг, это невыносимо.

– Выпейте, – он пододвинул ей стакан, – вам станет легче. И помните, Фенелла, что бы ни случилось, все не так страшно, как кажется. Всегда есть надежда впереди. Боюсь, это – слабое утешение для вас, но должен вам сказать, что для Харкота это – лучший выход.

– Разве смерть может быть благом для кого бы то ни было? – удивилась она.

Он слегка пожал плечами.

– Для Харкота в настоящее время – да. Он был замешан в очень плохой истории. Не умел ни думать, ни жить, ни пить. Кроме того, через пару дней вы узнали бы о нем правду и, поверьте, вам бы она очень не понравилась. Это – гнусная правда. А теперь вам не нужно ее знать. Вы можете продолжать думать о нем хорошо.

– Все действительно так плохо? – спросила она.

– Очень плохо, – ответил он. – Не думаю, чтобы ваше чувство к Харкоту сохранилось надолго. Эта автокатастрофа уберегла вас от страшного разочарования.

Тень слабой улыбки мелькнула на ее лице.

– Вы бываете страшно милый порой, Ники. Вы утешаете меня. Как ни странно, я почти верю в то, что вы говорите о Харкоте.

– Вы не любили его на самом деле, дорогая, – с улыбкой сказал Беллами. – Вы думали, что любите его. Вам нужно было любить кого-нибудь или что-нибудь, потому что у вас слишком доброе сердце, чтобы просто ходить по Вест-энду среди этих подонков, околачивающихся в барах и так называемых клубах, и приводить их к Мотту играть в железку, фаро или рулетку.

И когда появился Харкот с его жалобным видом, вы были уже готовы влюбиться. Вот вы и влюбились в него. Тем более, что вам казалось, будто я стараюсь спровадить его в тюрьму за убийство или что-нибудь еще.

– Может, вы и правы, Ники, – согласилась она. – Но я все же чувствую себя ужасно.

– Все время от времени мы так себя чувствуем, – улыбнулся он ей. – Что-то случается или не случается помимо нашей воли. Ставишь на красное, выпадает черное. Сейчас вам выпало черное, вот и все. В следующий раз, когда вы поставите на красное, может быть, красное и выпадет. У жизни ведь две стороны. Нужно лишь относиться ко всему спокойнее и уметь расслабляться. Больше просто ничего не остается.

Фенелла снова взглянула на Беллами, в глазах ее забрезжил слабый свет.

– Хотелось бы, чтобы так оно и было, Ники, – тоскливо произнесла она.

Беллами сунул руку во внутренний карман пиджака и достал десять десятифунтовых банкнот.

– У меня идея, – сказал он. – Это сотня, которую я обещал Харкоту. Теперь она ваша. Уезжайте куда-нибудь – в деревню где-нибудь в Девоншире или Сомерсете, где нет коктейль-баров и где люди здороваются со всеми, даже с незнакомыми.